Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

С тех пор она живет. Начинает жить, а то просто существовала. Игорь скажет между прочим: «Какой у тебя теплый, ласковый голос», — а у нее всю неделю работа спорится, девичий румянец не сходит со щек. При новой тайной встрече он как во сне обронит: «Удивительно легкая походка у тебя. Не идешь — летишь. И радость несешь». Смешные слова. Просто слова, а после них все люди кажутся добрыми, отзывчивыми, веселыми. И самой хочется быть доброй. Игорю и невдомек, что она усердно сгоняет полноту.

Якубенко тревожится.

— На глазах худеешь, надо поехать в область — посоветоваться с опытными врачами.

— Пустое! — смеется Феня.

— В здоровом теле здоровый дух, вникла? — наставляет муж.

Он никогда не говорил ей таких слов, какие говорит Игорь. Он никогда не носил ее на руках, а Игорь и в сегодняшнюю встречу подхватил ее и понес наперекор ветру. Она просит:

— Оставь, устанешь.

— Я люблю тебя.

— Люблю, — как в бреду повторяет Феня и вдруг содрогается: в морозном воздухе разносится воинственный крик Якубенко: «На помощь... вора поймал!..»

При воспоминании об этом, Феня зябко ежится и поднимает воротник меховой шубки.

В соседнем доме погасили свет, тьма в проулке сгустилась, зато клин неба стал ослепительно-серебристым, текучим и больше походит на ракету, стремительно несущуюся в неизвестность. Она страшится неизвестности. Кончится отпуск у Игоря, и он уедет к своей работе, куда ей заказаны пути... Милый мальчик, он нетерпеливо клянется: «И тебя заберу!» Как будто достаточно одного желания. А Якубенко? А разница в летах? А сплетни-пересуды?

Но кто сказал, что все это может стать помехой в любви? Почему Якубенко — помеха? Мы честно, на народе признаемся во всем. Нас поймут, должны понять люди. По крайней мере, так говорит Игорь.

А суд, развод? Ах, да и раньше надо было порвать с Якубенко! Раньше!.. Тогда не было судьбы. А пришла судьба, пришла любовь, все взволновала, взбудоражила. Потому и терзаюсь, и ликую, и хочу — до крика хочу! — большого счастья. Не воровского, а честного, открытого. Но, быть может, такого счастья нет в природе? Так утверждает Якубенко. Вернее, утверждал на фронте. Теперь по-иному поет. Но от этого не легче...

Феня смежает глаза, и непрошеные слезинки пристывают к ресницам. Ей чудится голос, полный тоски и тревоги, голос Игоря:

— Что у вас произошло?

Нет, не почудилось. Он стоит перед нею в волчьем отцовском тулупе, без шапки. В то же время Феня чувствует за спиной присутствие Якубенко и чужим голосом корит:

— Ох, любопытные, даже ночью нет от них покоя! — и уходит.

Игорь сначала растерялся, а потом все понял и, насвистывая какой-то победный, сочиненный им самим марш, исчез. Он долго бродил по совхозу, как человек, которому негде скоротать бесконечно длинную зимнюю ночь. Домой вернулся на рассвете и не удивился, застав у калитки отца. Саймасай первым подал голос.

— Как погулял, сынок?

— Хорошо.

Молчание. Только поет поземка. Стучит какой-то движок. Потрескивают от мороза деревца. И снова Саймасай:

— Звезды разгорелись и стали крупнее. Скоро рассвет.

Игорь вскинул голову и промолчал. Он ничего не понял из того, что рассказал отец о происшествии с Ефимом Моисеевым. Саймасай потоптался на месте, понимая состояние сына, но не ушел. Его тяготила какая-то дума. Проведя толстой рукавицей по скамейке, притулившейся у самой калитки, предложил:

— Посидим, сынок.

Сели. Где-то по разбойному свистнули — в три пальца. Рассыпался заливистый, звонкий девичий смех. Гукнула басами и смолкла гармонь. Эти звуки вернули Игоря на землю. Он удивленно осмотрелся и вдруг рассмеялся.

— Хороши звезды на небе, а на земле лучше!

— Куда как лучше, сынок. Не всегда вот только умеем мы ценить это.

— Земля щедрая, простит.

— Э, только кажется. Раз ты начал такой разговор, разреши мне, сынок, открыть свою тревогу. Мы, мужчины, и поймем друг друга.

В голосе отца прозвучало что-то такое, что заставило Игоря сосредоточиться. И тем не менее он попытался пошутить:

— Учти, что один из нас не только мужчина, а и джигит.

— О нем и речь, — не принимая шутки, сказал Саймасай. — Я хочу тебя спросить — нашел ли ты свою любовь, сын?

— Я не совсем понимаю тебя, отец.

— Скажу прямее: достойно ли джигита стремление совратить с честного пути замужнюю женщину?

— Вы... вы...

— Да, я говорю, про тебя и жену нашего бухгалтера.

Игорь встал. Сел. Крепко запахнулся в волчий тулуп. Замолчал. Надолго. Отец ждал. Светало. Все оцепенело вокруг — дома, плетни, деревья, телеграфные столбы, сугробы. Казалось, даже дым, поднимавшийся столбом над крышей хлебопекарни, застыл. Лишь поземка все так же неуемно струилась вдоль улицы, навстречу восходящему утру.