Арон Эрлих - Молодые люди

— Как тебе сказать, — ответил он. — Наверное, как у всех, так и у меня. Отец ничего, одобряет, а мама… мама по-разному: то она гордится мною, то оплакивает, то бегает к соседям похвастать, какой я у нее хороший, то со слезами упрекает, что я не такой, как другие… Другие, мол, из школы в университет подались, дальше учатся, твои же, говорит, дружки, и Коля Харламов, и Толя Скворцов, в МГУ на биологическом, а ты — сразу на завод. Другие, говорит, дома остаются, в тебе сам черт поселился и крутит тебя, наизнанку выворачивает, гонит ни с того ни с сего на край света, куда раньше только каторжников по суду упекали… Ну, мама, одним словом!

Наташа слегка покосилась на него: юношески стройная шея с нежными очертаниями в то же время и сильная, мускулистая, заметно расширяется книзу, там, где она сливается с раздавшимися плечами, с широкой грудью. А руки, издавна привычные к физическому труду, темны, и, должно быть, это машинное масло въелось в кожу несмываемым следом.

— Все-таки, Алеша… никак не пойму. Помнишь, ты с детства про автомобильный завод мечтал, ни с чем другом думать не хотел. Добился своего, работаешь на знаменитом заводе — и вдруг бросаешь. И ничуть не жалко?

— Вовсе не вдруг!

— Конечно, вдруг. Правда же! Кликнули, ты и загорелся, вспыхнул.

— Долго рассказывать. Но только совсем, совсем не так, как ты думаешь.

В этот самый миг на реке показались три узенькие и длинные лодочки с гребцами в синих и красных майках. Ряды весел взмахивали стройно и сильно. Цветные майки мчались стремительно, соперничая друг с другом. Вряд ли прошло больше трех минут, а спортсмены уже скрылись за далеким мостом.

— Жалко мне Александру Семеновну, — провожая взглядом последнюю лодочку, сказала Наташа. — Может, пройдет много-много лет, пока она снова увидит тебя.

— Очень просто Да что сделаешь! Это уже вечная такая трагедия у матерей со взрослыми детьми.

— Да… Но удивительно получилось сегодня! — с видимой непоследовательностью воскликнула она. — Как будто нарочно судьба свела: танцую и вдруг вижу со сцены — ты! И где? В Кремле, в Георгиевском зале! А как Толя? Что Коля? Расскажи мне о них… Ну, они в университете! А какие они?.. Как-то так все получается, — вдруг стала она оправдываться с виноватой улыбкой, — некогда, некогда, и сколько уже времени не виделась со всеми вами… И вдруг, смотрю, — ты!.. — Она охватила руками приподнятые колени, прижалась к ним подбородком. — Подумать только — ты бы уехал, а я понятия не имела бы!

Он смотрел с улыбкой на ее затылок, где подстриженные волосы, золотясь, складывались в аккуратнейший валик: друг, милый друг эта Наташа, хоть они и видятся в последнее время так редко. Но вместе с ласковой улыбкой была во взгляде его и грусть, — не потому, что он уезжает далеко и вряд ли когда-нибудь снова встретит ее, а потому, что вспомнилось прошлое… Милое прошлое! Четырнадцатилетним подростком он испытал удивительное и тайное чувство к девочке, с которой встретился однажды летом в пионерском лагере. Дружба — считал он тогда. Но после, повзрослев, отлично понял, что чувствам этим, давно отгоревшим, но незабываемым, есть на человеческом языке другое название. Они были сладостны и горьки. Они породили тогда неутихающую боль в сердце, — но боль эта была особенная, блаженная. Каждый раз, укладываясь спать, он непременно думал о девочке, о встречах и разговорах с нею. Но Наташа ничего не знала, ни о чем не догадывалась.

Летели год за годом, подростки мужали, переходили в восьмой, в девятый, в десятый класс школы, — и однажды утром, проснувшись, Алеша Громов с удивлением почувствовал, что в тайниках его сердца исчезло нечто — то была, кажется, крошечная точка, — откуда непрестанно излучались радость, боль, грусть, счастье. Странно, еще вчера он знал, чувствовал, что эта точка жива в нем, мучает и радует его, как всегда. А сегодня утром проснулся — и нет ее больше, исчезла.

Алеша прислушался тогда к самому себе, проверил, — да, так оно и есть: нет больше этой тайны в сердце. Сначала он очень огорчился, а спустя несколько дней обрадовался, как избавлению. Должно быть, так радуется осужденный, неожиданно получив полную свободу.

С тех пор Наташа стала для него просто другом, всегда милым, желанным и тем более верным, что больше нечего было таить от нее.

— Я приду на вокзал, — сказала Наташа, лениво играя увядающим уже цветком. — Даже если репетиция какая-нибудь будет, все равно вырвусь, приду.

— А хочешь, приходи завтра к Коле Харламову. Он собирает прощальную вечеринку.