Арон Эрлих - Молодые люди

В комнату вернулся аккомпаниатор знаменитой певицы, пожилой человек в черном костюме и в лакированных туфлях. Он сказал, что там все идет к концу. Его тотчас окружили, стали расспрашивать. Оказывается, зал заседаний сегодня полон молодежи: юноши и девушки с заводов и фабрик, учащиеся, только что закончившие десятилетку, — все те, кто уезжает с первыми отрядами добровольцев на Восток, и те, кто их провожает.

— Члены правительства? — отрывисто, властным тоном спросила знаменитая певица, возвышаясь мощными плечами и гордой головой над своим пышным платьем.

Аккомпаниатор почтительно склонил перед нею голову:

— Да. Все там.

Будь на Наташе вместо театрального наряда ее прежнее маркизетовое платьице, не медля ни секунды, побежала бы она сквозь неведомые дворцовые просторы туда, где руководители страны напутствуют в эти самые минуты молодежь.

— А кто там сейчас говорит? — спросила она, со стуком переминаясь с ноги на ногу в балетках.

— Сейчас? Не могу знать, — улыбнувшись, ответил тот, — а при мне была на трибуне одна старушка с Трехгорки. Маленькая такая, в темной кофточке, в платке, в очках. Очень она огорчалась: увидит когда-нибудь своего младшенького или уже навсегда прощается с ним?..

Далеко в стороне виолончелист, пробуя инструмент, извлек долгий, густой и печальный звук.

Аккомпаниатор с тщательно приглаженными остатками волос на крепком желтоватом черепе смотрел куда-то поверх голов и уже как будто не с товарищами делился впечатлениями, а сам с собою размышлял над только что увиденным.

Перед тысячной толпой старушка держалась по-домашнему, со всей откровенностью. Вдруг замолчала. Стоит молча на трибуне, сняла очки, концом головного платка смахнула слезу.

— Вообразите только, какая наступила тишина в зале! — Старый музыкант слегка прищурил глаза и улыбнулся с грустным сочувствием. — Можно было подумать, что все кресла вдруг опустели. Никто не пошевельнется, никто не кашлянет. А старушка минуту спустя опять надела очки и преобразилась, — узнать нельзя: и голос у нее окреп, и фигура выпрямилась. Строго-настрого потребовала она у своего Игоря, чтобы помнил об оказанной ему чести, чтоб работал там, в далеких краях, по-хозяйски, чтоб заслужил спасибо сердечное от всего советского народа… Что было! Послушали бы, как проводил ее зал!.. А потом ее сменил на трибуне Маресьев, тот самый… Алексей Петрович. Настоящий человек!

И уже не печальное, не ласковое участие, а гордость была в облике аккомпаниатора, приложившего руку к накрахмаленной, шуршащей груди.

— Честное слово, товарищи, — говорил он, оглядывая своих слушателей, точно боялся, что ему не поверят. — Честное слово, никогда не забуду этого мига: герой прошлых дней напутствует призывников дней нынешних… Торжественное, волнующее зрелище!..

Тут из соседнего зала хлынул, все усиливаясь, все нарастая, гул множества голосов. Группа вокруг аккомпаниатора сразу распалась. Толстяк конферансье некоторое время выглядывал с высокой площадки за дверь, потом вдруг приосанился, деловито обошел артистическую, пошептался в разных местах с исполнителями и затем с удивительной для своего тяжелого корпуса легкостью ринулся на эстраду. Спустя еще миг оборвался шум молодых возбужденных голосов, а взамен послышался уверенный, четкий голос хозяина концерта.

Скромный юноша в пиджачке, на весу держа за гриф скрипку, и молодая девушка с нотами, зажатыми под мышкой, расположились у лестнички в ожидании выхода.

Так концерт в Кремле начался, как всякий другой, с примелькавшихся для Наташи шуток и реприз знакомого конферансье. Чередовались, как всегда, выступления мастеров смычка, вокала, акробатики, художественного чтения.

Конферансье возвращался в артистическую и вновь уходил на сцену. Здесь, среди товарищей своих, он казался озабоченным и хлопотливым, то и дело вытирая лоб платочком. Там, на эстраде, был весел, непринужден, беззаботно упивался собственным красноречием перед тысячеголовой массой зрителей.

На сцене служители начали передвигать рояль на колесиках в дальний угол. Наташина очередь в программе! Вот уже распорядитель концерта принялся потешать публику гаданием — что, если бы Терпсихора по ошибке осенила своим легким дыханием его многопудовую тушу? В который раз Наташа слышала вот это самое вступление к собственному танцу — всегда в одних и тех же выражениях — и дружный смех зала в ответ! Аккомпаниатор Грибова пристраивалась у рояля. Милый толстяк заверил публику, что, слава богу, танцевать будет не он, танцевать будут другие… И, переходя от шутливого к деловому тону, он внезапно повысил голос, отрывисто рубил слово за словом: «Наталья Субботина, Александр Румянцев. Шуман. Хореографическая шутка «На прогулке». У рояля концертмейстер Большого театра Грибова! Зинаида Николаевна!»