Арон Эрлих - Молодые люди

— Ой! Смотри, какой ужас!.. Хорошенькое дело — потаскать на себе часок-другой все это… Да тут… честное слово, тут пуда на три, а то и на четыре наберется… Смотри!

Эта тоненькая, кажущаяся хрупкой двадцатилетняя девушка в легком маркизетовом платье, под которым просвечивали голубые бретельки, в натянутых, блеском отливающих капроновых чулочках, подвижная, упругая, суетилась подле стеклянного куба, стараясь получше и со всех сторон рассмотреть парчовое, пышно расшитое золотом и серебром, обильно унизанное самоцветами одеяние.

— Да ну! — уже с раздражением звал ее Саша. — Точно девчонка! Честное слово, глупая, шалая девчонка — и больше ничего… Долго еще мне дожидаться?

Он ухватил ее за руку и поволок за собой, как маленькую упрямицу. Она сопротивлялась, бессвязно бормотала, протестуя, оправдываясь, убеждая.

— Ведь мы нарочно пораньше пришли! — повторяла она свои доводы. — Ну, Сашка… Ну, ей-богу, какой ты, пусти… — Умоляющие интонации сменились вдруг возмущенными и гневными: — Сию минуту отпусти меня, слышишь?

Но он уже вытащил ее на лестницу, — тогда она рассмеялась, бегом кинулась впереди него вниз по ступеням.

Четверть часа спустя оба поднялись лифтом в одно из боковых помещений, примыкающих к Георгиевскому залу, отведенное для участников концерта.

Наташа служила на сцене только второй год, но, кажется, знала уже всех московских артистов — так часто встречалась с ними на разных совместных выступлениях. Ей повезло: Александр Румянцев, заслуженный артист республики, один из премьеров балетной труппы — на Наташин взгляд, правда, уже немолодой (тридцать стукнуло!) — сразу отличил ее, выбрал своей постоянной концертной партнершей. В театре — другое дело. В театре очень редко случалось, чтобы Наталья Субботина и Александр Румянцев были заняты оба в одном и том же танце. Зато вне театра они выступали теперь всегда вместе.

Попав в Кремль, она и тут сразу увидела многих хорошо знакомых ей товарищей. Издали покивала молодому скрипачу, настраивавшему свой инструмент у раскрытого окошка, почтительно пожала протянутую ей руку знаменитой певицы, чернобровой красавицы с оголенными плечами в длинном серебристом платье, потом, зардевшись, выслушала ливень ласковых слов конферансье, чудовищно толстого человека.

— Вон вам ширмочка, — сказал под конец конферансье. — Ступайте поколдуйте над собой… Сегодня у вас что?

— Шуман, — ответил, удаляясь, Румянцев. — Вальс.

— А-а-а, помню. Это… это нечто такое… — конферансье сощурился и пошевелил пальцами, подбирая слова. — Этакие сороковатые годы? Да?.. Сам ты — в цилиндре и с сачком, а она…

— Точно! — подтвердил Румянцев, скрываясь вместе с Наташей за ширму.

Она уже давно привыкла одеваться и раздеваться в присутствии партнера. Черный чемодан с костюмами и гримировальными принадлежностями был раскрыт. Оба, расположившись спинами друг к другу, начали неторопливо и молча готовиться к выступлению. Только в ту минуту, когда Наташа собралась натягивать на себя трико, она на всякий случай предупредила: «Сашка, не оглядывайся!» Немного времени спустя она постучала об пол балетками с твердыми проклеенными носками. Это послужило как бы условным сигналом, оба повернулись лицами друг к другу — лукавая субретка далеких времен, задорная пересмешница в платье с необычайно пышными оборками на боках, в затейливой соломенной шляпке с завязанными у подбородка лентами, с такой же соломенной корзиночкой на согнутой руке и молодой барин в синем фраке, в серых, клетчатых, на тугих штрипках, брюках, в высоком сером цилиндре и с голубым сачком на длинной палке для ловли бабочек.

Наташа вскоре вышла из-за ширмы.

Балетки, сменяя обычную обувь, сразу придают походке особую, летучую манерность. Это она заметила еще с детских лет своих. Атласные туфельки с крошечной узенькой полоской кожи вместо подметки и с шелковыми тесемками, крест-накрест охватывающими щиколотку, как будто обладают волшебной силой: вдруг музыкой и певучестью, инстинктивным чувством ритма и пластической гармонии проникается каждый мускул. Противясь этому чувству в первые минуты, Наташа прошлась по комнате, ступая всей ступней, — от этого приземистая, неуклюжая, — по-особенному, «выворотно», как говорят в балете, выбрасывая на ходу ноги. Но вдруг, поднявшись на носки, она преобразилась, уперлась обеими обнаженными руками в бока и дробно засеменила, грациозно покачиваясь. В следующий миг она с разбегу внезапно застыла на одной ноге, на единой точке круто выгнувшейся в подъеме ступни, высоко назад откинув другую ногу и запрокинув сияющую головку в соломенной шляпке. Потом она «разогревалась», как всякая балерина перед танцем, приводила себя разнообразными упражнениями в рабочее состояние. Видя перед собою то одного, то другого участника концерта, обращалась к ним с короткими вопросами: «Вы уже бывали здесь?», «А какой чудесный день сегодня! Правда?», «Через какие ворота прошли? Через Боровицкие? Я тоже!», «Ой, я сама не уйду отсюда, меня отсюда выгонят!»