Арон Эрлих - Молодые люди

Снова и снова искала она взглядом Алешу, находила его, улыбалась ему и бежала… нет, не бежала, а уносилась, улетала, точно подхваченная ветром. Саша чуть-чуть сторонился, пропуская ее, и, сразу выпрямившись, с достоинством направлялся за нею следом…

За ширмочкой оба быстро переоделись и разгримировались. Театральные костюмы были уложены в чемодан. Саша сказал:

— Ну вот и все. Теперь могу быть гидом по Кремлю сколько твоей душе угодно.

— А теперь мне угодно совсем другое, — ответила она невнятно, потому что придерживала во рту заколки-невидимки. — Теперь моей душе угодно одеться, отдышаться, освежиться одеколоном, попудриться, — она обстоятельно перечислила все, что ей надо сделать, вертясь перед зеркалом, оглядывая, как сидит на ней платье и хорошо ли натянуты чулки. — А тогда — в публику.

В следующую минуту, расчесав волосы, закрепив невидимками кудри над ушами, она попросила:

— Сашенька, не в службу, а в дружбу: будешь уходить, забери с собой и все мое.

— А бабушке твоей что сказать?

— А ничего. Скажешь, что я здесь, и все.

Концерт продолжался.

Когда Наташа пробралась в Георгиевский зал со стороны коридора над глубокой и широкой мраморной лестницей, на сцене была знаменитая колоратура. Ее долго не отпускали. Она исполнила на бис «Колокольчики» из «Лакмэ», потом в композиции старинного итальянского музыканта повторяла за флейтой фразу за фразой совершенно как флейта. А зал все требовал новых песен, мерно и настойчиво хлопал всей тысячью ладоней. Напрасно конферансье умоляюще поднимал руку, призывал к спокойствию; ему приходилось уступать, он присоединялся к слушателям и, повернувшись к дверям артистической, тоже принимался хлопать. Снова и снова величественная красавица, слегка приподымая с обоих боков слишком длинное, очень тяжелое, серебристыми искрами вспыхивающее от движений платье, продвигалась на средину сцены, с улыбкой чуть-чуть склоняла голову и, опять прикоснувшись обеими руками к плотной ткани, удалялась прочь — стройная, высокая, сверкая оголенными плечами.

— Антракт! — удалось конферансье выкрикнуть в одну из таких минут.

Наташа находилась позади всех зрителей, где-то в центре обширного зала с его многочисленными люстрами. Она собиралась в перерыве между двумя выступлениями проскочить к тому месту, где сидел Алеша. Но теперь, когда зрители все разом хлынули в проходы, она испугалась, что Алеша потеряется в этакой толпе. Засуетилась, беспокойно порываясь навстречу движущейся неодолимо густой человеческой массе, подымалась на цыпочки, глядя поверх голов, и вскоре снова увидела далеко в глубине Алешу, помахала ему призывно рукой. Ее с удивлением оглядывали, никто не узнавал в ней недавнюю исполнительницу озорного вальса.

Ах, как медленно, как несносно медленно движется толпа в тесном проходе!

«Алеша! Скорее! Скорее!» — молча, красноречивыми жестами торопила она.

Летнее солнце клонилось все ниже над городом, и зыбкая лента Москвы-реки под высоким холмом Кремля блестела все ярче, вспыхивала все острее.

Наташа и Алеша вдоволь насмотрелись всех достопримечательностей вокруг и уселись отдыхать в тени Успенского собора. Перед ними вдали раскинулась панорама Замоскворечья. Глухо доносился духовой оркестр из глубин дворца, там танцевали. В одном месте из раскрытого настежь окна прорывался многоголосый гул — это в буфете толпились перед продавщицами в белейших прозодеждах жаждущие прохладительных соков, мороженого в вафельных стаканчиках, апельсинов.

— Помнишь, мы вот так же с тобой в пионерском лагере сидели? — сказала девушка. — Когда это было? Пять… нет, уже шесть лет назад! — она в испуге даже приложила ладони к щекам. — Ой, как время бежит! А помнишь, я уводила тебя куда-нибудь в тень, просила читать вслух какую-нибудь книжку. И, бывало, сяду вот так, охвачу колени руками и слушаю, слушаю… Ну, а как же твои? — спросила она, резко повернувшись к нему лицом. — Что они? Ничего? Отпускают?

Он ответил не сразу.

У Наташи в руке была роза, ради которой он выстоял длинную очередь у цветочного киоска. Играя этим пышно распустившимся цветком, она то и дело склонялась над его лепестками, вдыхала их запах. Один из лепестков отпал, свалился ей в подол. Алеша подобрал его. Нежнейший, лакированный на ощупь, он был пронизан еще более глубокой тайной прелестью оттого, что Наташа только что прикасалась к нему ртом. Теперь он зажал этот лепесток в губах.