Арон Эрлих - Молодые люди

Кутаясь в пиджак, она прошла с Толей мимо Кремля через Красную площадь, тоже пустовавшую в этот час. В пути не раз пробовала вернуть Толе пиджак, зная — что уж тут таить, — отлично зная, что Толя не позволит ей этого, и значит, неминуемо каждый раз будет меж ними легкая борьба, и руки Толины, ласковые, бережные, опять прикоснутся к ней, обнимут ее.

«Спокойной ночи?» — с вопросительной интонацией простился Толя у подъезда, не зная наверное — очень она утомилась или снова захочет кружить по городу.

«Ночи?.. Да посмотрите, она уже давно прошла!»

«Что же это все было такое?» — вновь и вновь размышляла теперь Наташа в постели.

Вот уже пора и вставать. Спустя какой-нибудь час, полтора надо собираться на репетицию в школу. А нет никаких сил. Во всех косточках, в каждом суставе — слабость, блаженство, истома и чувство какой-то затаенной радости, которую не только выказать наружу нельзя, но даже признаться в ней потихоньку самой себе стыдно.

Нет, нет, конечно, это все музыка, и Толя здесь совершенно ни при чем. Толя? Почему вдруг? Толя! Да она же знает его так давно, и никогда, решительно никогда ей и в голову не приходило, что… «Глупости!» Наташа гонит от себя прочь мысль, которой в самом деле никогда прежде не было, а теперь она явилась, цепкая, неотвязная, овладела ею, как наваждение, и нежит, и ласкает, и радует, и заставляет без конца с улыбкой вспоминать малейшие подробности минувшей ночи.

— Глупости! — уже вслух произносит Наташа, решительно сбрасывает с себя легкое одеяльце и вскакивает с постели…

В школе у Полины Ивановны ее ожидала негаданная новость: репетиции не будет, Румянцев дал знать по телефону, что прийти не сможет.

В первое мгновение Наташа даже обрадовалась, — какая уж нынче репетиция после бессонной ночи, да еще бы, не дай бог, в присутствии Троян!

Но тут же и встревожилась: а что с Сашей?.. Отменил репетицию, — для этого должны быть особенные, неодолимые причины!..

Она торопилась к Румянцеву домой. Саша встретил ее в темно-синем с кисточками шелковом халате, свежий, пахнущий духами, с припухшими от долгого сна веками. Нет, ничего с ним не случилось: просто — лег поздно и проспал.

— Я просил Полину Ивановну, — лениво объяснил он, протирая замшевым лоскутком ногти, — чтобы вызвала Люсю Пояркову и прошла бы с вами сцену Марии и Заремы… Вы не репетировали?

— Нет, Полина Ивановна ничего мне не сказала… Да и Люси там не было.

— Плохо. Сама знаешь, надо торопиться. Вот-вот все разъедутся на лето.

На квартире у Саши было слишком парадно, Наташа всегда здесь немного робела: дорогая, сверкающая мебель, стеллажи с книгами сплошь в любительских пышных переплетах, заказываемых у особого мастера, два маленьких Левитана маслом, несколько акварелей Добужинского, один чудесный карандашный набросок Серова… И паркетный пол такого блеска, что боязно ступать по нему. А среди всего этого великолепия за приоткрытой дверью соседней комнаты то и дело мелькала со шваброй или тряпкой Сашина жена в затрапезном виде, с засученными по локоть рукавами кофты, в грязном ситцевом переднике, с небрежно повязанным на голове платочком.

— А этот студент вчерашний… как его? Откуда он взялся?

— Толя Скворцов? Это мой старый, еще с детских лет, товарищ.

— Только и всего? А я, признаться, подумал, хахаля ты себе завела.

— Саша! — возмутилась она. — Как не стыдно… И слово какое гадкое выдумал!

— Чего кипятишься? Слово как слово, — посмеиваясь и косясь на девушку, сказал он. — До каких пор будешь разыгрывать из себя невинную крошку. Слава богу, артистка!..

В продолжение многих дней после этого Румянцев аккуратно работал с Наташей. Он не только участвовал в репетициях сцен, в которых сам играл, но непременно присутствовал на повторах сцен с другими персонажами, делая много тонких и важных указаний, без устали внося поправки в работу, с горячей озабоченностью уточняя для Наташи рисунок роли в малейшем движении, в самой технике пластического выражения радостей и бед Марии, во всех сложных перипетиях психологического развития образа. Он вкладывал так много труда в Наташину роль, что по праву мог бы оспаривать у Полины Ивановны ее звание главного репетитора, — добровольный, бескорыстный, истинный друг, наставник и товарищ молодой балерины в ее первой ответственной партии на сцене Большого театра.

День был в самом разгаре, но стало вдруг хмуро. Небо над городом сплошь затянуло тяжелыми, кое-где, как уголь, черными тучами. Только что была недвижная, какая-то съежившаяся, тишина, и вот уже буйно закачались, косо закренились в разные стороны под внезапными ударами ветра московские липы. Еще немного — и в глубине туч полыхнула вспышка, тяжко перекатился из края в край по небу первый громовой удар.