Арон Эрлих - Молодые люди

Александра Семеновна и Петр Степанович, дожидаясь сына, сидят у круглого столика в кухне. Сидят молча, лишь изредка перебрасываясь случайными фразами.

— Чайник опять остыл? — спрашивает она.

— А что за беда! Долго ли его подогреть! — отвечает он.

И снова молчат.

На столе приготовлено всего по три: три чашки, три десертных тарелочки, три ножа, три вилки. Пирог с запеченной клубникой — самый любимый Алешин пирог, — с густым переплетом побагровевших от выступившего сока, крепко подрумянившихся от жара полосок сдобы покоится нетронутым на блюде. Желтеет лимон на розетке, и три нарезанных заранее ломтика уже начинают вянуть.

— Купил нынче бутылочку венгерского. Вроде нашего «Рислинга». Принести? — спрашивает он.

— После видно будет, — отвечает она.

И опять оба надолго умолкают.

За каждой их фразой, за каждой мыслью в этот вечер таится одно и то же: вот-вот вернется Алеша.

У Александры Семеновны вдруг посветлело лицо. На короткий миг едва приметная улыбка коснулась ее губ. Петр Степанович уловил эту мимолетную улыбку и спросил:

— Ты что, Саша?

— Нет, нет, ничего… Это я так…

Но потом она призналась:

— Мечтала я в последнее время, Петя… Думала, что в квартире у нас начнет прибавляться народу. А выходит, наоборот, совсем опустеет дом. Мы вдвоем остаемся.

— Ну, это ты… того… Чересчур рано ты размечталась.

— Да я не о близком, я о далеком, — стала она оправдываться, — но как ни далеко, а годика через три ведь можно ждать… Мы с тобой перебрались бы тогда в Алешину комнату, а Алеша с женой к нам.

— Кто с женой? Алешка с женой! — и он захохотал.

— Ну, когда-нибудь! Что тут такого смешного? Ну, через пять лет!

— То-то… А вернее, считай, через десять.

— Все равно, пусть через десять. А только я уже не раз втихомолку гадала, какая она будет и как придет сюда, как начнет хозяйничать в этих комнатах, в этой кухне и там, на балконе, с моими цветами…

Тут и он с неожиданно серьезным выражением лица закивал седой головой.

— Да, да, — сказал он, — будет еще, будет всякое…

А уже из репродуктора слышно: «Переходим к сообщениям из-за границы». Значит, скоро одиннадцать, вечер на исходе, теперь уже быстро смеркается, пора зажигать свет…

Алеша с Толей за воротами двора больше часа высматривали — покажется ли Наташа с набережной, от остановки автобуса, или попадет троллейбусом на Большую Полянку, и тогда ее следует ждать с противоположной стороны, из переулка… Нет, не придет она вовсе, — поздно. Уже совсем стемнело, зажглись фонари, и даже самые отчаянные уличные волейболисты, целый вечер, к возмущению всех шоферов, занимавшие собой проезжую часть переулка, и те схлынули, разбежались.

Два друга вполне уверились, что не придет Наташа, и собрались домой, когда Алеша, судорожно ухватив приятеля за руку, шепнул: «Она!» Далеко впереди, в свете круглого, матовым сиянием налитого фонаря, в самом деле показалась девушка с развевающимся шарфиком.

Оба кинулись ей навстречу. Они оглушили ее беспорядочными восклицаниями, ежесекундно хватали за руки, чтобы привлечь на себя внимание. Наташа не знала, кому из них отвечать прежде, и порывисто обращалась на ходу лицом то к одному, то к другому.

— Ой, да уймитесь вы, сумасшедшие! — рассмеялась она, когда сумочка, висевшая у нее на руке, сама собой раскрылась, не выдержав столь бурного каскада бросков и качаний. — Толя, если б вы знали, какой вы смешной!.. Ну, ни за что никогда не узнала бы вас!.. Ну, зачем вы эти усики завели?.. Белесые они у вас какие-то и только портят… Сбрейте!.. Что? Что ты, Алеша? — И уже в следующее мгновение, так и не разобрав, чего хочет Алеша, она опять с улыбкой обращалась к Толе, стараясь вникнуть в Толину столь же непонятную, такую же возбужденную и путаную речь.

Только уже во дворе огромного дома она наконец поняла, что оба нарочно поджидали ее целый час на улице, чтобы перехватить в пути и не пустить к Коле Харламову.

— А почему? Что случилось? — озабоченно поглядывала она то на одного, то на другого.

И опять ничего нельзя было понять: «чубчик-чубчик-чубчик» какой-то кучерявый!

Все трое вошли в Алешин подъезд, долго дожидались лифта, который почему-то ходил вверх-вниз на средних этажах и ни за что не хотел опускаться до дна за новыми пассажирами, сколько ни волновался Алеша, с каким ожесточением ни колотил он каблуком о железную дверцу подъемной шахты.

— Ну, потерпи, Алеша… Тихо!.. Мама дома? — спросила Наташа, пытаясь отвлечь его и успокоить.