Арон Эрлих - Молодые люди

— И наши там как следует выдали! — тоже громким голосом похвалился Алеша. — Там особенно здорово девушка одна высказалась, с завода имени Ильича.

— О! Что же она, к примеру? Насчет чего?

Но Алеша не стал отвечать. Он вдруг со щемящей жалостью обнаружил, что отец, с седыми усами с кустистыми бровями, с сухой, жилистой, в пупырышках шеей, сильно сдал за последнее время… Ох, как постарел он! И, вместо того чтобы вспоминать про молодую работницу с завода Ильича, Алеша обнял отца, сказал:

— Только не хворайте вы с матерью здесь без меня! Держитесь! На все сто!

— А зачем нам хворать? Сохрани бог!

— Вот… Вот… — поцеловал Алеша отца в висок. — И отлично. А я буду писать, не беспокойтесь. Как бы ни был занят — каждую неделю письмо. Обязательно! Слышишь? — И опять поцеловал его, прижал к себе.

— Да что ты, сынок?.. Что с тобой?.. То есть, конечно, пиши, аккуратно пиши… да только… — Отец, беспокойно оглядываясь, зашептал: — Чего ты вдруг так… разволновался… Мать услышит!

Но Александра Семеновна уже услышала, вышла из своей комнаты в переднюю, сначала погляделась в овальное зеркало, наклонно висящее над столиком с большим букетом цветов в кувшине, платочком смахнула с лица излишек пудры.

— О чем это вы? — спросила она.

— Ясное дело! — как будто продолжая разговор с сыном, подчеркнуто бодрым голосом сказал отец, маскируя тревожную минуту. — Настурция чересчур деликатная штучка. Табак проще, цветет без всяких хлопот, да и запах по вечерам дает громкий… Разве сравнять? Ку-у-уда!

Мать подошла к ним с вопросительным и недоверчивым выражением лица.

— Вот, — поспешил обмануть ее отец, — Алеша тут расстраивается, что у тебя цветы нынче на балконе запаздывают…

Час спустя Алеша, пообещав своим домашним скоро вернуться, отправился в соседний подъезд — к Коле Харламову.

У Коли было уже полно народу. Студенты и студентки сидели не только на стульях, но и на диване, на кровати, на подоконнике. В одном углу человек пять, низко склонившись над табуретом, ожесточенно шлепали картами, быстро разыгрывая сдачу за сдачей и всякий раз возводя колонки цифр на вырванном из общей тетради листке. В другом — двое размышляли над шахматной доской.

Гремел ящик магнитофона. Вертелись диски, перематывая звуковую ленту. Гнусили саксофоны. Смычковые, щипковые, духовые инструменты затейливо переплетали каждый свои особые звуковые узоры. Доигрывалась одна запись — лента продолжала перематываться, — и немедля возникала новая пьеса со стонами, воплями и воем, с гадкими, сладострастно, в нос изнывающими голосами. То были все танцевальные мотивы — блюзы, шимми, фоксы, танго, — но никто не танцевал, и непонятно было, для кого и зачем так безостановочно надрывается магнитофон со своим едко-зеленым глазком включения. Звуки сумасшедшей музыки гремели во всю мощь динамика, а люди в комнате, точно подстегиваемые ею, кричали все разом.

Алеша, войдя в комнату, остановился на пороге. Для него не было новостью все, что здесь происходит. Напротив, он привык к этому и, пожалуй, не помнит, когда в комнате у Коли была благообразная, располагающая к нормальному человеческому общению тишина. Но всякий раз, попадая в этот одуряющий гам, он, морщась и шутливо гримасничая, столбенел на несколько мгновений.

Коля, в раскрытой на груди сорочке, во фланелевых серых тщательно отутюженных брюках с витым пояском, крикнул ему что-то длинное.

— Сон в руку! — не расслышав, ответил Алеша, ибо так здоровались и прощались друг с другом в этой компании.

Толя Скворцов, страдальчески потирая висок, крикнул издали:

— Вероника! Да выключи эту чертову мерзость хоть на некоторое время!

Девушка, к которой он обратился, лишь усмехнулась и повела плечиками: дескать, ей это не мешает. И никто другой не внял мольбе Толи, единственного противника джазовой, или, как она здесь называлась, «аналогичной» музыки.

Тогда Толя, двинувшись навстречу новому гостю, по пути сам потушил светящуюся дьявольским глазом машину.

— Сон в руку! — поздоровался он с Алешей. — А мы уже давно тебя поджидаем. Видишь? — указал он на письменный стол, где в тесном соседстве перемешались столбики книг и тетрадей, батареи бутылок, семейки стопок и фужеров, предметы чернильного прибора из темно-серого гранита, тарелки с закусочной снедью.

— Наташи еще не было? — спросил Алеша.

— Какой? — удивился и вопросительно обернулся к нему хозяин комнаты.

— Наташа Субботина? — просияв, догадался Толя.