Арон Эрлих - Жизнь впереди

— Все равно! — Алеша, напрасно стараясь утаить силу гнева, отвел глаза в сторону и голосу придал как можно больше сдержанности. — Все равно не верю я твоему Коле ни капельки. На таких, как он, ни в каком деле положиться нельзя: глазом не мигнешь — предаст! Двуличный! Говорит все правильно и здорово говорит, горячо, а душа у него с кривдой и холодная… Скажешь, нет?

Толя ничего не ответил. Однако легкая, одновременно смущенная и сочувственная улыбка его была слишком красноречивой: да, он понимает своего друга, есть причины не любить Харламова, и он первый сказал, чтоб больше не водиться с ним… но отсюда еще не следует, что Колька отпетый злодей, обманщик и даже предатель.

Алеша отлично почувствовал все, что скрыто было за выразительной улыбкой друга, — он вспыхнул и вдруг отодвинул от себя подальше тарелку. Как ни вкусна ему казалась сегодня картошка, он с досады отказался от нее.

Напрасно Настасья Ефимовна упрашивала гостя — нет, он есть картошку не хочет больше. И не может! Потому что… Алеше очень хотелось выразить свое возмущение перед Толиной мягкотелостью, перед бесхарактерной его отходчивостью, перед непростительной снисходительностью к тому, кто так гадко, так низко поступил с ними. Но вместо всего этого он сказал, защищаясь от картошки вывернутой ладонью:

— Не могу, спасибо. Сыт.

— Да, плохой он товарищ… Очень плохой! — пошел как будто на уступку Толя. — Эгоист, каких мало, это верно. Одна улыбочка чего стоит! Спокойная такая и торжествующая… Черт! Но ничего не скажешь — умница! Тут уже спорить не приходится, Алеша. Большая он умница!

Настасья Ефимовна с гордостью поглядывала на мужа — так нравились ей сыновние речи. Мальчик, быстро развивавшийся у нее на глазах, был в ее домашнем споре живым и крепнущим день ото дня доводом в пользу избранного ею пути: пусть учится, и пусть ничто не отвлекает его от школьных занятий!

Впрочем, Егоров давно уже перестал противиться жене. Конечно, он втайне скучал без веселых «мест» с выпивкой на даровщинку, но смирился и даже искал случая хотя бы косвенно умилостивить жену.

— Само собой, — попытался он и тут ввернуть слово в детский разговор, — на одном чванстве далеко не уедешь.

Сказал — и вопросительно поводил взглядом с жены на мальчиков. Ничего нельзя было понять, одобряют они его или нет, — и он легонько в задумчивости побарабанил пальцами по клеенке.

— Нет, — решился он спустя несколько минут уточнить свою мысль, — я насчет чего? Будь человеком! Верно? И не отворачивай от всех носа. Потому что не любит этого нынче народ! — И опять он с надеждой поглядел на жену и мальчиков, и опять ничего определенного не уловил в их лицах.

А уже Алеша, непримиримый в своих враждебных чувствах к Коле Харламову, не желая больше признавать и тени достоинств за ним, поторопился переменить тему: он заговорил об экскурсии, о которой жарко хлопочет, и про недавние интересные опыты на уроке в физическом кабинете, и о «Капитанской дочке», которую Григорий Наумович велел прочитать в течение ближайшей недели…

Настасья Ефимовна убрала со стола и вместе с мужем удалилась вглубь комнаты.

— Она тебе очень нравится? — спросил тогда Толя.

— А то! Настоящий человек! Не будь ее, он бы так и погиб.

— Кто он? — удивился Толя.

— Ну, Гринев, конечно.

— Ты про Машу Миронову? А я про Наташу Субботину спрашиваю. Наташа, говорю, тебе по-прежнему нравится? — чуть слышно спросил Толя.

Алеша нахмурился и ничего не ответил.

— Она не писала тебе после того?

— Писать не писала, а по телефону мы разговаривали…

— Ну? Что ж ты скрываешь? О чем говорили?

— Да это все равно. Ну, поговорили немного. Я, конечно, сказал, что никакого значения все это, что было у них на балу, не имеет и что она напрасно думает… Ну, еще поблагодарил ее за нас обоих, похвалил концерт… Ну и все.

— И все?

— Ну, она еще сказала: «Заходи, пожалуйста». Я, конечно, сказал: «Спасибо, непременно как-нибудь…» И все.

Много дней прошло — Алеша не мог забыть обиды. Она жила в нем, росла, крепла, и тысячи случайностей, самых неожиданных и посторонних, постоянно напоминали о ней.

В те дни можно было видеть чуть ли не во всех газетах и журналах репродукцию новой картины «Прием в комсомол». Девочка на картине, отведя за спину руки, стояла перед своими товарищами, членами бюро комсомола. Видать, она только что ответила на вопросы товарищей, и, должно быть, так искренне, так скромно и сердечно прозвучали ее слова, что лица кругом были полны любви к ней и гордости за нее…