Гурам Панджикидзе: Седьмое небо

Леван вошел в комнату.

Все изменилось в доме Симона Канчавели. Огромный старомодный рояль исчез куда-то. Вместо него комнату украшало маленькое коричневое немецкое пианино. Старого стола с львиными лапами тоже не было в комнате. Его заменил маленький столик на изящных тонких ножках. Посреди стоял черный кувшин с красными гвоздиками. Хрусталь был заменен керамикой. Со стен были сняты старые, знакомые Левану с детства репродукции, вместо них висела одна-единственная японская гравюра.

— Вы знаете мое имя, а я не знаю, как к вам обращаться.

— Иза!

— Между прочим, Иза, должен вам сказать, что я никогда не сомневался в том, что Симон Канчавели человек со вкусом.

Услышав имя мужа, Иза вздрогнула и как-то пристально посмотрела в глаза Левана. Она хотела понять, что это было — похвала или ирония. А Леван улыбался и внимательно разглядывал ее.

— Боже мой, какая дура, я даже не предложила вам сесть. Пожалуйста.

— Благодарю. К сожалению, я очень спешу.

— Вы с дороги? Может быть, хотите перекусить?

— Что вы! Разве я позволю себе так вас беспокоить?

— Может, выпьете кофе?

— С огромным удовольствием, если бы время было. — Леван достал сигареты из кармана и предложил закурить.

Иза взяла сигарету, а потом вдруг удивилась:

— Откуда вы знаете, что я курю?

Леван улыбнулся. Иза почувствовала насмешку и растерялась.

— Я принесу утюг. — Она вышла в другую комнату и моментально вернулась с утюгом.

Леван еще раз церемонно извинился.

Иза проводила его до двери.

— Я сейчас же верну его вам, — сказал Леван и снова оглядел ее с ног до более чем смелого декольте. Он даже зажмурился и произнес: — Передайте уважаемому Симону, что вы достойны стольких его ожиданий.

Леван забрался в ванную. Пустил холодную воду. Внезапно почувствовал холод. Оделся торопясь. Уже у самой двери взглянул в зеркало, провел рукой по лицу и вернулся. Быстро снял сорочку, побрился и снова умыл лицо. Через несколько минут он был готов к выходу. И тут только вспомнил, что надо бы позвонить брату. Трубку взял Тенгиз.

— Здравствуй, — тихо сказал Леван.

— Приехал! Ах ты обезьяна! — Тенгиз сразу узнал голос брата. — Почему не сообщил? Встретили бы.

Левану не понравилось «ах ты обезьяна». Его раздражало, когда брат на правах старшего обращался с ним как с малым дитятей.

— Не хотел беспокоить семейного человека. Ну как вы? Как живете?

— Что ты расспрашиваешь по телефону? Сейчас же приезжай сюда! Циале что-то нездоровится. Простудилась она у меня.

«Простудилась она у меня», — Левану не понравилось и это. Он тут же вспомнил всегдашние нравоучения брата. Однажды, когда Леван еще учился в школе, Тенгиз ударил его по голове. Леван вскипел и ответил брату пощечиной. Тенгиз не ждал этого и, наверное, собирался здорово отколотить брата, но, когда увидел глаза Левана, остановился. Он понял, что перед ним уже не мальчик, и после этого никогда не поднимал на него руку. Но в наставлениях никак не мог себе отказать. И всегда держался в отношении Левана покровительственно.

— Как дети?

— Отправил их в деревню. Мама пишет, что там все в порядке. Сейчас же приезжай! Поговорим, вместе пообедаем.

— Хорошо. Еду. — Леван повесил трубку.

«Заодно позвоню и Маринэ, — подумал он и снова взял трубку, — но в Тбилиси ли она сейчас?»

— Алло! — услышал он незнакомый голос.

— Это квартира Миндадзе?

— Да.

— Попросите Маринэ.

— Я вас слушаю.

— Здравствуй, Маринэ!

— Здравствуй, кто это?

— Твой Леван Хидашели.

— Боже мой, Леван! Мамочка, Леван приехал! Леван! Как ты? Где ты? Сейчас же приезжай к нам! Знай, я больше не буду с тобой разговаривать по телефону. Лови машину и сейчас же приезжай.

Маринэ повесила трубку.

У Левана просияло лицо…

Металлурги с уважением относятся к физически сильным людям. Такая у них профессия. Мужество и сила металлургу необходимы.

Может быть, именно поэтому главному инженеру Руставского металлургического завода Михаилу Георгадзе Леван приглянулся с первого взгляда.

Сам-то главный вовсе не был типичным металлургом — небольшого роста, полный, давно перешагнувший за пятьдесят, он часто жаловался на одышку и сердце. Врачи советовали ему уйти на отдых или хотя бы перейти на другую работу. Он боялся этих советов как чумы.

Георгадзе не мог расстаться с заводом, хотя в политехническом ему настоятельно предлагали кафедру. Однажды он согласился прочесть в институте цикл лекций по своей основной специальности — металлургии чугуна — и с трудом выдержал там несколько дней. Болтовня преподавателей во время перерывов показалась ему пустой и недостойной, а шахматные доски в профессорской обозлили окончательно. Эту игру он считал занятием для бездельников. Не понравилось ему и то, как одеты преподаватели. Белые рубашки, жилеты, яркие галстуки. Он не выносил франтовства. Об инженере, который умудрялся выходить из цеха чистым, он категорически говорил: «Это не металлург». Он приходил в ярость, даже если видел у кого-нибудь из рабочих часы на руке.