Гурам Панджикидзе: Седьмое небо

— Ладно, приходи завтра к концу тренировки.

Со следующего дня Леван начал занятия. Тренер был не из лучших, но его опыта для начинающего боксера хватало с лихвой.

— Знай, что бокс это не футбол и не балет! Тебя ударил противник. Ничего, терпи. Второй раз ударил. Так? Тоже терпи. Ударил в третий раз, свернул скулу. Так? Терпи. Зато конец боя твой!

Леван очень нравился тренеру.

— Если левую руку ты поставишь хорошо, то за год я сделаю из тебя чемпиона Грузии. Видишь, у тебя длинные руки и быстрая реакция. Противника не подпускай близко, работай издалека. А все-таки почему ты не хочешь заниматься боксом? Через три года вся страна заговорила бы о тебе.

— Эх, мой дорогой Серго, у меня совсем другие планы, — улыбаясь, отвечал Леван.

— Тебе виднее, дело твое. Но я от души советую.

Прошло уже четыре года, как Леван не надевал боксерских перчаток. Сейчас, перед зеркалом, он принял позу боксера. Левой рукой сделал сильный выпад, а правой длинный удар. Потом еще раз осмотрел себя в зеркале и вдруг выскочил в прихожую, только сейчас вспомнив о своей сумке.

Приволок сумку в комнату, разгрузил. Сорочки сильно помялись. Да это не беда, только бы утюг разыскать. Но утюга нигде не оказалось.

«Что же делать? — подумал Леван, глядя на сорочки. — Возьму, пожалуй, у Симона! Нет, это длинная история, придется слушать его болтовню». Но другого выхода не было. Махнув рукой, он отправился к Симону Канчавели.

Симон Канчавели жил в квартире напротив. Был он актером филармонии. Рекомендовался гордо: «лирический тенор». Лет ему было что-нибудь около сорока пяти. Жил один, ни жены, ни детей. Несколько раз он брал домработниц, но ни с одной ужиться не мог, и каждый раз дело кончалось скандалом.

Он и белье стирал сам, и убирал сам, и на рынок ходил сам. Ходил и каждый раз жаловался, что картошка и помидоры дорожают.

А когда Симон затевал генеральную уборку, все в доме знали — тенор собирается на гастроли. Его гастрольная география ограничивалась Грузией. Уезжал он ненадолго, а возвращался, груженный сулугуни и живой птицей.

Сколько Леван знал Симона, столько помнил и его неизменный потертый костюм, всегда блестевший от тщательной утюжки. Кстати, пиджак Симон никогда не снимал, даже если весь город изнывал от жары. И всегда носил белую сорочку и галстук-бабочку — черную, в белый горошек.

Репертуар Симона соседи выучили наизусть. Да это было и нетрудно! Обычно в концертах он исполнял два романса: «Когда я на тебя гляжу…» и «Ты — тростник». А по утрам, закончив уборку, Симон усаживался за рояль и заводил свои бесконечные «о-о-о», «а-а-а»…

Леван вышел на площадку, нажал кнопку звонка у соседской двери и тотчас услышал шаги. «Значит, он дома», — подумал Леван и приготовился к встрече. Дверь открылась, и Хидашели удивленно раскрыл рот. Перед ним стояла красивая женщина с яркими крашеными волосами. На вид ей было не более тридцати.

— Простите… — растерялся Леван. Потом посмотрел на табличку у звонка. Уж не ошибся ли!

— Вы не ошиблись, — кокетливо проговорила женщина. — Симон живет здесь, а я его жена.

«Жена!» — чуть было не вскрикнул Леван, но вовремя сдержался. Он еще раз внимательно оглядел женщину. На ней было платье с глубоким вырезом. Леван это заметил. Он заметил и красивые, наверное, крашеные, волосы, и нижнюю, слишком полную губу, которая придавала ее лицу несколько капризное и вместе с тем детски-наивное выражение. Но из-под густо накрашенных ресниц глядели глаза опытной, уставшей женщины.

Она тотчас же почувствовала, что понравилась Левану, и довольная улыбка появилась на ее лице. Дверь своей квартиры Леван не закрыл, и она сообразила:

— Вы Леван Хидашели?

— Да. А откуда вы меня знаете?

— Ваша мама так вас обрисовала, что если бы мы встретились с вами на улице, то и тогда я бы вас узнала.

— И что же она говорила? Наверное, что сын ее красив?

— Да, очень, мол, красив, — засмеялась женщина.

— Тогда я, наверное, разочаровал вас?

— Нет. Пожалуй, нет. Я так себе вас и представляла. Прошу, заходите.

— Благодарю. Простите, что потревожил. Я хотел видеть Симона. — Левану неловко было просить утюг у незнакомой женщины. Вообще он терпеть не мог гладить и не любил, когда мужчины занимались домашними делами. Но положение было безвыходное.

Она догадалась, что Леван что-то хотел попросить.

— Заходите. И скажите, что вам нужно.

— Если вам это нетрудно, одолжите, пожалуйста, мне утюг.

— Сию минутку, — улыбнулась женщина, — заходите.