Владимир Мильчаков: Загадка 602-й версты

— А бес его знает, что на него нашло. Пять дней назад так отлупил попа из Акатово, что тот чуть богу душу не отдал. Попадья кинулась в Москву, видать, до патриарха добралась. И вот, пожалуйста, телеграмма, подписанная самим Петерсом. Принять меры и все прочее.

— Ну и отвечай, меры, мол, приняты, а с Немко что-нибудь придумаем. Да и случайность это. Просто вспомнил, как его «Угодник» обманул, ну заодно и попу всыпал. Сорвал злость, а теперь успокоится.

— Как бы не так,— злорадно усмехнулся Могутченко.— Сегодня, после заутрени, он так взбубетенил покровских попов, что они теперь боятся к церкви подходить,— сообщил Могутченко и вдруг громко крикнул:

— Ваня, пришли попы?!

— Пришли, товарищ начальник,— ответил из-за двери секретарь.— Я их приказал до поры в свободную камеру запереть.

— Да ты что, с ума спятил!— загремел Могутченко.— Люди у нас защиты ищут, а ты их в камеру.

— Они с радостью согласились, товарищ начальник,— ответил Ваня, появляясь на пороге кабинета.— Я им велел подождать на улице у крыльца, но они просят спрятать их куда-нибудь. Этот, который их излупил, тоже сюда пришел. Похоже, хочет еще добавить. Куда же им было деваться?

— Немко в Узловой?— удивился Могутченко. И затем, взглянув на Ивана, убежденно сказал:— Значит, и нашему попу влетит под завязку,— и помолчав, добавил:— Ну в этом деле я ему мешать не буду. У нас здесь поп настоящий контра, но умен. Никак его не прищучишь.

Могутченко помолчал и, взглянув на все еще стоявшего в дверях Ваню, сказал:

— Давай их сюда.

— Обоих?— спросил тот.

— Обоих.

Через минуту за дверью послышалось басовитое «Во имя отца и сына» и голос оторопевшего Вани:

— Валяйте без молебнов. Начальник ждет.

В узкую дверь кабинета боком протиснулся здоровенный мужчина с длинными волосами и широкой окладистой бородой. Ему было лет пятьдесят. Следом за ним проскользнул человек лет двадцати пяти, тоже длинноволосый, но без бороды. Оба были в черных рясах. Оба привычно обшарили глазами комнату и, не найдя иконы, истово закрестились на Могутченко, стол которого стоял в переднем углу.

— Садитесь,— пригласил Могутченко, кивая на стулья перед столом.

Оба подошли к стульям, потоптались, но не сели, а стали, опершись руками на спинки.

Могутченко уже пальцем указал им на стулья.

— Не можем,— прогудел бородатый.— Неверный филистимлянин аки Голиаф сокрушал наши чресла ботожьем, доколе сам не изнемог.

— Что же, он вас обоих сразу сокрушал?— заинтересовался Могутченко.

Бородатый, метнув на него взгляд исподлобья, промолчал. Зато молодой, не найдя ничего странного в вопросе начальника отдела, заговорил молодым свежим баском:

— Он, в ярости своей, ополчился на одного отца Игнатия. Я же, как диакон этого храма, кинулся на помощь отцу Игнатию. Ну тогда и мне досталось.

«Работать бы тебе где-нибудь на заводе, так ты своим басом в «синей блузе» всех девчат с ума бы свел. А ты в церкви канителишься»,— подумал Полозов.

Но Могутченко интересовало другое.

— В общих чертах мне уже доложили о том, что натворил у вас этот самый Немко. Кстати, это же ваш контингент. Церковный элемент, так сказать. Вы все время его обхаживали. Святость в нем искали. Но мне непонятно, с чего он вдруг на вас ополчился. Расскажите подробнее, как это было.

Бородатый, пропустив упрек мимо ушей, заговорил:

— Я, как положено, правил богослужение. Вижу, среди молящихся стоит этот сумасшедший. Стоит и меня рассматривает. Потом уже, в конце службы, вижу, он отошел и в правом приделе образ Николая Угодника рассматривает. Николай Угодник у нас на образе в ризах изображен. Посмотрел Немко на образ и опять впереди всех молящихся стал и на меня глаза таращит. Только с лица темнее сделался, аки сатана, что у нас около входа в храм изображен. Окончил я служение и не успел еще облачение снять, как он в ризницу вламывается. Отец дьякон хотел его остановить, так он отбросил отца дьякона как кутенка.

— Истинно так,— подтвердил безбородый.— Кулачищем под ребро двинул. Без дыхания оставил.

— Подошел этот идиот ко мне и начал что-то бормотать. Не пойму, что, но догадываюсь, что про Николая Угодника спрашивает и по-матерному лается, хотя и во храме находится. Потом схватил меня за бороду и начал дергать. Выдрать, видать, ее хотел нечестивец. Я для успокоения неразумного еретика благословлять его начал. Но, видать, сатана вселился в этого окаянного, и он почал меня избивать.

— Истинно так,— подхватил дьякон, едва бородатый умолк.— Вцепился этот ирод во власы отца Игнатия и давай его ивняковой палкой охаживать. Я сунулся, и меня четыре раза перекрестил окаянный. С плеча бил, нечестивец. Чудо великое, что мы живы остались.