Владимир Мильчаков - Загадка 602-й версты

— Кого вы подозреваете?— спросил Горин, выслушав все, что рассказал ему Когут о событиях прошедшего вечера.

— Не знаю, на кого и думать,— глядя на Горина безучастно, ответил Когут.— Никого из станционных подозревать не могу. Со всеми у нас было все по-хорошему. Да и мало кто до нас касался. На отшибе живем.

— Может, с лесорубами не поладили?

— Я, как начался сезон, ни одного лесоруба не видел. А Галина, та и вовсе, по хозяйству все. Нет, с лесорубами ничего ни плохого, ни хорошего у нас не было.

— Никто из лесорубов не заходил к вам в дом?— уточнил Горин, и Полозов понял, что у следователя есть какая-то ниточка, ведущая в лес, в артели крестьян, завербованных на лесоразработки.

— Никогда такого не было,— категорическим тоном ответил Когут и в первый раз с начала допроса посмотрел на Полозова. Иван ответил ему невозмутимо-безразличным взглядом.

— Интересно, есть ли здесь в лесосеках рабочие, приехавшие из Сибири?— не обращаясь ни к кому конкретно, спросил Горин.

Когут ничего не ответил, но Иван понял, что этот вопрос неприятен Даниле Романовичу. Не дождавшись ответа от Когута, Горин взглянул на Ивана.

— Вы не интересовались этим, товарищ Полозов?

— А чего здесь делать сибирякам,— не дав открыть Ивану рта, ответил Когут.— В Сибири, паря, тайга-матушка на тыщи верст. Работы всем хватит.

— Да, конечно,— согласился Горин.— Вряд ли лесорубы из Сибири поедут сюда на работу. Но может быть, случайно кто-либо?

— Поинтересоваться, конечно, можно. Может, и найдется какой заблудный,— с безразличным видом ответил Когут и выжидательно взглянул на Горина. Но следователь, казалось, думал о другом.

— За продуктами на Узловую ездите?

— Продукты свои. У меня корова, свинья,— довольный переменой темы, начал перечислять Когут.— Картошки, капусты и прочего осенью еще купил. А муку, сахар и разную мелочь на станции покупаем.

Из дальнейшего допроса Ивану ничего нового узнать не удалось. Горин явно старался нащупать, нет ли у Данилы Романовича врагов: здесь, на станции, или в лесосеках, или там, откуда он приехал, в селе под Красноярском. Данило Романович старательно припоминал, но так и не мог вспомнить ни одного врага.

— В гражданскую, конечно, были такие, и немало их было,— подытожил старый партизан.— Так ведь мы с ними за все рассчитались. Теперь, поди, и костей от этих подлецов не сыщешь.

Внимательно слушая ответы Когута следователю, Иван сделал для себя несколько важных выводов. Данила Романович скрыл от Горина, что вчера к нему кто-то приходил, и явно испугался вопроса о приехавших из Сибири лесорубах.

«Может быть, напомнить старику о вчерашнем...» — подумал Полозов, но тут же отказался от этой мысли. Он сам хотел разобраться во всем, да и приказ Могутченко держаться в рамках командира взвода охраны связывал ему руки. В то же время Иван понял, что Горин, видимо, от Могутченко знает такое, о чем ему, Полозову, еще не известно.

Немного уязвленный, Иван про себя снова обозвал своего начальника «чертовым мотрогоном». «Следователю сообщил, а своему брату-чекисту не доверил».

Но в глубине души Иван должен был признать, что Горин как следователь много сильнее и опытнее его. «Видать, прав чертов мотрогон — придется и мне подучиться. С клинком и маузером я управляюсь получше любого Горина, но ведь клинком врагов рубать сподручно, а к своему советскому человеку в душу с ним не полезешь».

Между тем рассвело. В сопровождении успевшего неплохо всхрапнуть доктора Шубина все вышли из домика. За ними поспешил и Данило Романович.

Направляясь к бане, Горин, понизив голос, сказал Когуту:

— Не бередите себя, товарищ Когут. Мы и без вас справимся. Идите в дом, прилягте.

Но Данило Романович только упрямо передернул плечами и после паузы тихо сказал:

— Мне надо видеть. В последний раз видеть. Выдержу.

И Когут в самом деле все выдержал. Когда нужно стало перенести тело Гали в дом, он никому не позволил этого сделать. Осторожно, словно боясь разбудить, он поднял ее на руки и медленно, стараясь не слишком припадать на левую ногу, не «шкандыбать», понес через двор. Глаза его блестели сухим недобрым блеском, лицо сделалось совсем черным, и лишь у висков да на переносице выступили мертвенно бледные пятна. Ивану показалось, что если бы в этот момент кто-нибудь громко закричал: «Га-а-л-л-я-я!, Данило Романович упал бы мертвым.

В комнате, положив Галю на топчан, Когут отошел к окну, прижался лбом к холодному заледеневшему стеклу и стоял молча, уставясь взглядом в покрытую снегом насыпь железнодорожного полотна.