Николай Бирюков - Чайка

Глаза ее зло сверкнули. Она подняла руку, тряхнула головой.

— Эх-х! — топнула ногой и вихрем пронеслась по кругу.

…Мауэр выбрался из толпы.

Возле пильщиков он остановился, молча взял отпиленный брусок и, счистив с середины опилки, понюхал.

— Смола, ваше благородие, — сказал Фрол Кузьмич, поглядывая на лес. «Может, ошибся Минька — померещились ему партизаны», — думал он в тревоге.

— Затшем так много? — спросил Мауэр.

— Лес такой смолянистый у нас, ваше благородие. Мы уж тут ни при чем. Это от бога положено.

— Бог? Затшем все середина?

— А смола, она, ваше благородие, как кровь в человеке — всегда середину любит… Иной раз, правда, дырку пробивает и наружу выходит, вроде свища…

— Дирка?

Немец поднял брусок.

— Нет, ваше благородие, здесь нет дырки, это смола, — торопливо проговорил Фрол Кузьмич. Он показал на брусок, лежавший на распилке. — Вот полюбопытствуйте: пилим только — и смола. Такая уж у нас порода смолянистая.

Немец почертил по бруску ногтем, обнажился надпил.

— Смоля?

— Смола, ваше благородие.

Подняв брусок над головой, Мауэр с силой швырнул его на землю. Брусок разломился на две половины, как раз в том месте, где сочилась смола.

Мауэр прищурился:

— Смоля?

— Говорю; ваше благородие, иной раз дырку пробивает и наружу выходит, вроде свища…

Вздохнув, Фрол Кузьмич осмотрелся. Рядом ни живы ни мертвы стояли Клавдия, тетя Нюша и Минька; на дороге растянулась вереница саней; у бетономешалок горел костер, освещая зеленую толпу солдат; лес стоял спокойный, темный.

«Эх, видать, и вправду померещились Миньке партизаны!»

— Я буду сейтшас в твой голёва дирка делайт, — услышал он голос немца и увидел, как тот вынул револьвер. А на берегу происходило что-то непонятное: грохот бетономешалок смолк, и сквозь стук топоров и визг пил донеслись водные девичьи голоса, распевавшие:

Мауэр поднял револьвер, и Фрол Кузьмич зажмурился. Лес шумел глухо. От него веяло морозной смолянистой прохладой, и где-то совсем близко монотонно выговаривала кукушка: ку-ку… ку-ку… ку-ку… Щемящей тоской сдавило сердце и потянуло его вниз. Немец целился прямо в лицо.

— Прощай, Минька, — прошептал старик.

Грохнул выстрел, и Фрол Кузьмич с удивлением отметил, что не чувствует боли и не падает. Он никак не мог понять: жив или умер?

Открыв глаза, остолбенел еще больше и заморгал. Немец извивался в предсмертных судорогах. Минька сидел на нем верхом и дубасил его кулаками по голове. А из лесу, казалось, из-за каждого дерева, выбегали партизаны — мужчины и женщины. От винтовок отделялись белые дымки, грохотали взрывы.

Старик повернул голову к мосту и снова на мгновение зажмурился — громадными, гулко громыхавшими кострами полыхали оба танка. Возле одного из них мелькнула фигура девушки с гранатой в поднятой руке.

По всему берегу, как очумелые, метались зеленые фигуры; за ними бегали разъяренные строители — кто с чем: с топорами, с лопатами, с дубьем. Подпрыгивали и падали немцы от партизанских пуль, от ударов топоров и лопат.

От вереницы саней, размахивая кулаками, бежали мученики, сбросившие с себя лошадиные путы.

— Бей! — неслось оттуда.

— Бей! — слышал Фрол Кузьмич позади себя.

И справа и слева бежали мимо него люди и кричали:

— Бей фашистских тварей! Рази гадин!

Мелькнуло лицо Клавдии. Старик оглянулся — никого из пильщиков рядом не было. Пилы торчали, оставленные в бревнах, или валялись на земле. Горячо стало у него на сердце.

— Добивай, Минька этого хлюста, а я… — крикнул он хрипло и схватил первый попавшийся под руку брусок.

С насыпи сбегал, стреляя из револьвера, Швальбе. Фрол Кузьмич кинулся ему наперерез. Впереди него бежала седая женщина с топором.

— Стой, ведьмюкин выкладок! — кричала она.

Швальбе выстрелил, и женщина упала. Фрол Кузьмич перепрыгнул через труп.

— Стой!

Немец прицелился в него, но выстрела не последовало: вышли все патроны. Он бросил револьвер и повернул было обратно, но навстречу ему с той стороны, размахивая наспех подобранными с земли кольями и досками, на насыпь сплошной стеной взбирались старики и женщины из обоза. Лица у всех были перекошены яростью:

— Бей!

Швальбе резко повернулся к Фролу Кузьмичу и поднял руки.

Старик, крякнув, хватил его бруском по лбу. Брусок разлетелся, переломившись посередине — на месте, выпачканном смолой.