Еремей Айпин - В ожидании первого снега

Пили старики чай, смолили обгорелые трубочки, до мельчайших деталей восстанавливали события прошедших лун, связанные с уходом Микуля на поиски черной воды. А потом, хотя все уже знали, но поинтересовались у матери Микуля:

— Что в последний приезд твой Микуль-то говорил? На уме у него что?

— Что на уме?! Нефть! Вот что у него на уме! — ответила тетушка Анна и нахмурилась, словно старики были виноваты в том, что ее сына заколдовала таинственная неведомая нефть. Помолчав, сказала еще: — Говорит, как только увижу эту нефть, потрогаю ее руками, так сразу и вернусь в Ингу-Ягун. Да что-то сердцу моему не верится, чтоб он скоро вернулся домой. Он ведь упрямец большой, пока не увидит, и вправду не вернется. С детства такой, что поделаешь. А если тут нету этой нефти, так и вовсе куда в дальние края может податься с людьми нефтяными, пока своего не добьется! — Вздохнула мать, поправила платок на голове горестно добавила: — Погубит его черная вода, погубит!.. В последний раз домой приехал, слышу, во сне бормочет, женское имя называет. Раньше никогда сонный не разговаривал. Подумала, не только черная вода на буровой-то приворожила… Ох думаю, взяла его сердце какая-то железная или нефтяная женщина. В селении нет девушек с таким именем. На стороне корни пустит — совсем тропу охотничью забудет!..

— Лучше бы, конечно, ему здесь невест подыскать надо было, из охотничьего рода, — проговорил дед Кирила. — Но ты, Анна, шибко не переживай, не пропадет твой Микуль. Весной чего боялся, знаешь? Я боялся, что уйдет к нефтяным людям и нос отворотит от своих сородичей. Есть такие. А он, Микуль, не таким оказался. Нутро-то чистое, крепкое, без трухи и гнили. Такой где б корни ни пустил, свою тайгу, селение свое, люде своих не позабудет. Коль найдет нефть и вернется — хорошо, коль не вернется — так ведь земле нашей нужны и нефтяные охотники, что ни говори, а без них теперь никуда далеко не уедешь. Так думаю…

— Пусть будет так! — сказала женщина. — Твоя голова всегда правильный путь находит!

Старики согласно кивнули.

Немало лун прошло с того дня, как Микуль ушел из Ингу-Ягуна, но не сбылись пророчества старух: и комаров было не больше, чем в другие годы, и оленей в стадах не поразила копытка, и медведи, будто назло, не беспокоили их, и неожиданные заморозки не побили преждевременно листья и травы, и рыба в реках и озерах не перевелась вдруг, и птицы перелетные не бросили гнездовья и не улетели до срока в теплые края. И Пай-ики [20] Пай-ики — бог Неба, гром у ханты. , на что уж он является слугой и вещей птицей самого Нум Торума, не грозил бесконечными дождями и жестокими ветрами, обошел селение стороной. И теперь, в День Первого Снега, старухи поневоле вынуждены были признать, что сам Нум Торум, выходит, не против «железной работы», не против черной горючей воды, которую зовут нефть. А раз сам он не против, то вопрос уже обсуждению не подлежит. Значит, никуда теперь от нефти не денешься, раз пришла она в тайгу из земных глубин.

Родился День Первого Снега, и в селении стало светлее. Сосны и кусты, вплотную подошедшие к окраине Ингу-Ягуна, на ветви-руки натянули рукавицы из камуса белого оленя, на макушки накинули узорчатые капюшоны, расправили теплые малицы, расшитые тонкими орнаментами по опушке. По белым крышам бревенчатых домиков скакала белобокая сорока и стрекотала на все селение. Но стрекот ее не резал слух, а, приглушенный первым снегом, мягко плыл по-над Ингу-Ягуном, словно мелодичная таежная песня.

Родился День Первого Снега, и на промысловую тропу вышло на одного охотника меньше. Но от этого не стало темнее в душах ингу-ягунцев. Они знают: если человек в жизни идет верной тропой — его ждет впереди большая удача.

Шум двигателей усыплял Никиту Ларломкина, словно колыбельная песня. Такую музыку, кроме буровой, он нигде не слышал. И тотчас же просыпался, как только в этот голос вплетались посторонние звуки, резавшие слух.

В эту ночь Никита проснулся от натужного рева дизелей — они работали на пределе. По звуку — подъем инструмента. «Обороты, обороты добавь!» — молил он дизелиста. Но тот не подходил: то ли задремал, то ли отлучился куда. И дизели, еще раз всхрапнув, заглохли.

Никита накинул телогрейку и выскочил в стужу декабрьской ночи, пожалев, что встал не сразу. Бросился под навес и запустил дизели. «Подниму инструмент, все равно теперь не уснуть», — подумал он и кивком головы указал помазку на электростанцию, освещавшую жилые балки и вышку. Тот сонно и молча взялся за ветошь. А дизелист — «вот беда-беда!» — предпочитал пока не попадаться на глаза Никите.