Еремей Айпин - В ожидании первого снега

Вскоре отстал и Алексей Иванович.

В неширокой ложбине, заросшей кустарником, Степан и Микуль выстрелили почти одновременно. Сохатый споткнулся и упал.

— Жирный попался, — сказал Степан. — Раны первые жиром затянуло, далеко убежал.

— Теперь горе-охотников надо разыскивать, — вздохнул Микуль.

…На четвертый день Микуль и Костик на вертком обласке возвращались на буровую. Алексей Иванович остался еще на недельку поохотиться на глухарей.

Костик без умолку болтал: у него уйма впечатлений от охоты. Микуль же рассеянно слушал, скользя взглядом по берегам, оголенным сентябрем. Прошедшая охота оставила в душе неприятный осадок, будто бы не охотился совсем. Загнали раненого лося, пристрелили. Но больше всего смущали его неуспевшие затвердеть рога. Сколько надежды возлагал на них сохатый. И вот взяли его как бы «безоружного», беззащитного. Словом, нечестно поступили. Это еще более усиливало неудовлетворение.

Как профессиональный охотник, Микуль знал, что охота бывает хорошей или плохой, независимо от добычи. Помнится, во второй промысловый сезон ходил за соболями. Зверек попался необыкновенно шустрый и смышленый. Перескакивал с дерева на дерево угольно-черной молнией — аж резало в глазах. Раз Микуль загнал соболя под косматое корневище старой валежины, расставил сети вокруг. Теперь надо выманить зверька из-под коряги. Это оказалось непростым делом. И только под вечер охотник обнаружил, что соболь оставил его в дураках: через дуплистый ствол валежника выбрался наверх и был таков.

Микуль несколько дней гонялся за ним. Его поражала необыкновенная хитрость и изворотливость зверька: словно шло состязание, кто кого. Тогда они были почти на равных. Даже, пожалуй, старый соболь в чем-то превосходил малоопытного следопыта. Появился азарт, непреодолимое желание перехитрить Уголька — так называл он соболя, который обучал его промысловому делу, раскрывал многие секреты тайги. Именно с этой зимы он полюбил все, что давалось с трудом. Трудное приносило радость.

И сейчас, может быть, тянуло на буровую оттого, что там ничего легко не возьмешь. Теперь он охотился на нефть. Она скрывается в недрах земли и, наверное, как Уголек, хитрит, переползает с пласта на пласт. Она дороже Уголька, и ее не видно, поэтому и взять в тысячу раз сложнее, тут нужны знания.

Когда-то Степан сурово спросил: «Почему охоту бросил?» Сейчас Микуль не стал бы говорить о будущем, а ответил бы кратко: «Я такой же охотник, как и ты. Только ты охотишься на зверей и птиц, я — на нефть!» И, пожалуй, еще добавил бы: «Моя охота труднее!» И Степан бы все понял. Может быть, вчера он специально устроил легкую охоту для приезжих? «Или со мной что-то случилось: стал старше, что ли? Может, «буровой дух» в меня вселился?! Костику же охота понравилась…»

Неожиданно он поймал себя на том, что за эти дни соскучился по шуму дизелей, «седьмому небу», по таинственно мерцающим огням вышки и веселым сборам у Кузьмича, по запаху солярки и теплого масла. Но не хотелось в этом признаваться себе: не могла же буровая так быстро «сломить» его, жителя тайги?! Потом стал оправдываться тем, что на буровой все-таки нужен хозяйский глаз таежника, настоящий друг зверей и птиц, лесов и болот. Что возьмешь с буровика, который не отличает лося от оленя?! Иной, может, и понимает умом, что хорошо и что плохо, да руки делают свое дело, не слушаются. Тот же Коска — если бы у него патроны не кончились, он, может, все стадо перестрелял бы. А спроси: «Зачем?» — не знает…

Подумал еще: может, во всем виновата Надя. В Степановой избушке она снилась ему то в августовском лесу под соснами, то на мостках, вызывающе красивая, с родинками раствора на веселом лице, то на «седьмом небе» вышки в развевающейся на ветру красной косынке. Тоскливо сжалось сердце — Микуль проснулся и до утра не мог сомкнуть глаз. Без этой девушки жизнь казалась пустой и бессмысленной. Закопченная невзрачная вышка связала их в один узел. Теперь он хотел, чтобы узел не ослабевал и никто бы не выпал из связки…

Микуль налег на весла — за бортом вспенилась вода. Река смотрела на него безмолвно и сурово. На пики таежных елей опустилось солнце — кончилось Время Большой Охоты. И тайга снова замерла в ожидании восходящего солнца.

Из-за поворота выплыла буровая.

В полдень шалый северный ветер крылатой лайкой погнал на ингу-ягунское небо стада рваных облаков. Утихомирился он лишь к ночи, когда плотно, бок в бок, уложил серебристые облака на ночевку.