Григорий Ходжер - Конец большого дома

— Крупа, фасоль — все в амбаре… — начала Майда.

— Чего рассказываешь, сам знаю. Почему не идете в амбар, хотите, чтобы я сам сходил?

— Как идти, сука ощенилась…

— Что?! Сука? — Баоса выбежал на улицу, прошел за фанзу, где стоял сложенный шатром плавник, приготовленный на дрова. Внутри шатра, на пучке сухой травы, свернувшись в клубок, лежала черная сука с белым ошейником густой шерсти и длинным языком лизала лоснившиеся спинки и бока тупомордых, большеголовых щенят.

— Ах ты, погань! Ах ты… не могла, проклятая, чуть припозднить! — Баоса от злости пнул ни в чем не виновную суку и вышел из шатра. Тут стояла Майда, виновато опустив голову. — Ты тоже хороша, не могла занести домой немного крупы и фасоли!

— Да откуда я знала, что она сегодня ощенится. Да и гостей я не ждала. Что же делать?

Баоса сам не знал, что делать. В амбаре, где хранилось продовольствие, по углам стояли сундуки с таежным снаряжением, одеждами, которые охотники надевали только в тайге, к которым не могли прикасаться женские руки, женщин вообще близко к амбару не допускали, если у них были месячные. Закон отаеживания охотничьего снаряжения не разрешал в течение трех дней открывать амбары и выносить оттуда что-либо, если у кого ощенится сука или в какой фанзе появится покойник. Откроешь амбар — и охотничье счастье упустишь, зимой все звери будут стороной обходить.

— Что же делать? — повторила Майда.

— Не спрашивала соседей, может, у кого дома какая крупа хранится?

— Ходила, спрашивала, крупа у всех в амбаре.

«Какой же ты хозяин большого дома! — стыдил себя Баоса. — Гостей дорогих, друзей своих голодными уложишь спать. Нет, никогда у Баосы гости не ложились с пустыми желудками. Древние мудрецы говорили, можно пол амбара прорубить и руками достать необходимое. Жалко, пол амбара почти новый, год назад только настелили».

— Принеси из оморочки мой топорик, — попросил Баоса.

Когда Майда вернулась с топором, он с ее помощью определил место, где находились продукты, и начал вырубать дощатый пол, потом, не засовывая голову в пролом, достал пудовый мешочек крупы, фасоли, связку копченого мяса, круглый жбанчик с рыбьим жиром и немного водки. Заколотив дощечками дыру, Баоса вернулся в фанзу. В его отсутствие Пиапон и Полокто поддерживали разговор с Колычевыми, а Ворошилин, собрав вокруг себя няргинцев, уговаривал их подрядиться заготовлять дрова.

— Пилы я дам, топоры тоже мои, платить буду щедро, ей-богу, не поскуплюсь, — тараторил он бабьим голосом.

— Не торопи, понимай тебя не могу, — одергивал его Холгитон и обращался к сородичам: — Хороший он человек, слово свое всегда держит, скажет, столько плачу — и заплатит. Спросите у Ганги. Верно, Ганга? Он и водкой поит иногда.

— Ну что? Решились, мужики? Платить буду хорошо, ей-богу, не поскуплюсь, водочки выставлю. — Зеленые кошачьи глаза Ворошилииа прыгали от одного человека к другому. — Чтобы все правильно, без оммана было, бумагу можем составить. Вот бумага, а вот этой штукой будем писать.

— Что он хочет писать?

— Смотри ты, русские тоже долги записывают.

— Какие долги? Мы ему ничего не должны.

— Холгитон с Гангой одни ему работали, пусть им пишет.

— Примак Улуска тоже траву ему косил.

— Улуска, эй, Улуска!

— Не долг он пишет, чего испугались? — повысил голос Холгитон. — Когда он на бумаге запишет, все ему станет ясней, поняли?

— А сейчас ему чего неясно?

Холгитон замялся, он сам не знал, что Ворошилин собирался писать на бумаге, и объяснения его не разобрал.

«Может, мы с Гангой и правда у него в долгу?» — со страхом подумал он.

А Ворошилин, уверенный в том, что наберет в Нярги заготовителей дров, коряво выводил на бумаге: «Июль, летом сево 1900 года…»

— Какой такой долг пиши тебя? — набросился на него только что дружески с ним общавшийся переводчик. — Моя работай, жена работай, Ганга, Улуска работай — какой наша долг? Зачем твоя долг пиши?

— Что, что ты говоришь, Харитон? Какой долг? Никакого долга за тобой нет, кто тебе сказал?

— Дурака твоя! — сказал Холгитон, отвернулся от Ворошилина и продолжал по-нанайски: — Пусть теперь сам себе долги пишет, ишь, нашел людей глупее себя. Больше я на тебя не буду работать, у меня дома своих дел хватает.

— Тебя ж все к русским тянуло, чего же теперь отворачиваешься? — улыбнулся Гаодага.

— Русских много хороших, вон сидят Колычевы, что про них плохого скажешь? А этот все трещит и трещит…

— Харитон, а Харитон, ты чего рассердился? — тормошил Ворошилин Холгитона. — Никакого долга нет за тобой. Послухай, друг, ты уговори своих, за это я тебе больше, чем другим заплачу, понял? Я заплачу, будь покоен, заплачу.