Григорий Ходжер - Конец большого дома

В этот же день Баоса сам сходил за лекарством, а вернувшись, несказанно удивился, услышав разговор Пиапона с русским мальчиком.

— Ама, его зовут Митропан, — сообщил Пиапон, — а тот, больной, его отец, Илья зовут.

Так познакомился Баоса с Ильей Колычевым и его сыном Митрофаном. Баоса поднял на ноги Колычева, он вылечил его, выходил. С тех пор прошло много лет, мальчики стали мужчинами. Баоса подружился с Колычевыми, рыбачил с ними и охотился, но до сих пор не научился разговаривать на их языке. Пиапон выучился говорить по-русски, а Митрофан по-нанайски довольно бойко рассуждает о погоде, о рыбной ловле, об охоте, одним словом, все говорят, а Баоса один безнадежно отстал…

— Отец твой говорит, я не постарел, — улыбнулся Баоса, — а на тебя, Митропан, он не смотрит, что ли? Твоя кучерявая борода до пупа достала.

— Достала, достала, — смеялся добродушный Митрофан.

Низкорослый, чуть выше Ганги, Феофан Митрич Ворошилин, самый зажиточный после торговца Салова хозяин в селе Малмыж, уцепившись за рукав халата Холгитона, сыпал такой скороговоркой, что переводчику приходилось одергивать его.

— Медленно говори, медленно! — покрикивал Холгитон. — Чево тебе торопи, лось убегай, что ли? Чево сказал? — И тут же он переводил его слова сородичам: — А-я-я, как быстро этот лоча говорит, слышите, да? За его языком на лыжах не угонишься. Он спрашивает, почему не хотим свои имена менять на русские? Я ему говорю, твой поп даже рыбу ловить не умеет, ни одного даже бурундука в жизни не добыл, чему он нас может научить?

— Нас крестили, русские имена дали, да мы забыли их.

— Оттого что крестили нас, не стало больше мяса и рыбы.

— Нравится ему креститься — пусть крестится!

— Я ему говорю то же, а он говорит, гольды все русские фамилии, имена должны носить, поп медные кресты на шею повесит.

— Он сам своим коровам медные колокольчики повесил, я видел, — сказал Ганга.

— Не слушайте этого русского, — недовольно заговорил Гаодага Тумали. — Поп приедет, мы сделаем вид, что слушаем его молитвы, креститься будем, потом забудем — и все. Так было, так и дальше будем делать. Только верить не будем, иначе нас русскими сделает: землю копать, коров держать и траву косить заставит. Тебе, Холгитон, и тебе, Ганга, нравится их жизнь — можете кресты носить, а я не хочу, я охотиться буду и рыбачить буду.

— Правильно.

— Он просто спрашивает, чего ты, Гаодага, сердишься? — вступился за Ворошилина Холгитон. — Я тоже не хочу в земле рыться, чего меня задеваешь?

— Чего, чего вы разругались? — встревожился Ворошилин, его быстрые глазки в один миг обежали по всем лицам, не останавливаясь ни на одном.

— Тебе про попа говори, люди попа не хочу, понял? — ответил Холгитон. — Креста не хочу, корова не хочу.

— Что ты, что ты говоришь? Ты нашу веру не оскорбляй, антихрист.

— А ты к ним не приставай, — прогудел Илья Колычев. — У них своя вера, у тебя — своя. Не трожь их.

— Ты мне не указ, Илья, я что хочу, то и говорю. Может, я их в нашу христианскую веру хочу обратить? Они без бога живут, без веры.

— Пусть живут. Их крестили, русские имена дали, чего ты еще от них хочешь?

Баоса открыл дверь фанзы, перешагнул порог, за ним вошли гости и свои, няргинцы.

Гости рассаживались на нарах. Ворошилину предложили сесть возле вытесанного из камня бурхана — дюли, но он, опасливо взглянув на каменного человечка, пересел на край пар, ближе к дверям.

— Тебе не боись, он смирный люди, кусатса нет, ночью голова не лезет, сон не показывает, — говорил Холгитон, посмеиваясь, пересаживаясь на край нар вслед за Ворошилиным. — Он дом караулит. Понимай?

Баоса распорядился, чтобы женщины приготовили богатый ужин, не жалели ни крупы, ни фасоли: в гости к нему пришли его друзья, он должен их сытно накормить, напоить.

Он сел на слое место и начал через Митрофана расспрашивать о здоровье Ильи, о новостях в русском селе Малмыж, о житье знакомых, потом рассказал о женитьбе Улуски на Агоаке, похвастался молодым зятем. Краем глаз он следил за женщинами; те столпились возле очага и о чем-то перешептывались, боязливо поглядывая на главу большого дома, наконец, решившись, направили к нему Ойту.

— Дедушка, мама говорит, нечего варить, — заявил мальчик.

— Что же это, амбары опустели? — усмехнулся Баоса.

— Не знаю, мама не идет в амбар, тебя зовет.

Баоса зло сверкнул глазами, сдерживая себя при гостях, медленно слез с нар и подошел к женщинам.

— Чего медлите? Гости голодные, а они стоят тут. Почему не начинаете варить?