Юрий Теплов - Второй вариант

— Я готов понести любое наказание.

— Ну что ж, хорошо, — сказал капитан Луц. — Вы свободны. — И когда тот вышел, спросил меня: — А что с дракой будем делать?

— Не знаю.

— Кто знать-то будет?

— Не знаю, — опять проговорил я.

— Н-да. Мало еще в вас военного, товарищ Дегтярев. А правильнее, совсем еще ничего нет... Где отец-то ваш погиб?

— В Прибалтике.

— Он тоже как будто артиллеристом был?

— Так точно. Дивизионом командовал.

— Я ведь тоже в Прибалтике воевал. Только командовал расчетом.

Замолчали. Он курил одну папиросу за другой. О чем-то думал. Мне он казался совсем непохожим на самого себя — строгого, недосягаемого капитана Луца.

— А в училище вы пошли по призванию?

— Так точно.

— Я внимательно за вами наблюдал. Но способностей особых пока не заметил... Какие просьбы у вас есть?

— Не отчисляйте из училища.

— Не отчислим.

Во мне дрогнуло все сразу. Я поднял голову и увидел кабинет. На стене висел портрет Владимира Ильича Ленина. Тикали ходики с гирькой на цепочке. Плавал табачный дым.

— Идите, Дегтярев. Месяц вам без увольнения в город. И будьте военным!..

Я вышел, словно хлебнувший хмельного. Верный Ваня ждал около дверей.

— Списывают? — спросил он шепотом.

Я тоже шепотом ответил:

— Нет.

Он снова тревожно уставился на меня!

— А куда?

— Никуда. Месяц без увольнения. Гольдин спас...

Когда это было?.. Время прошлось бедой краской но головам, белые снега запорошили хоженые тропинки, белые ветры разметали нас по белому свету...

Мальчишки всегда остаются мальчишками, а мы были ими, хоть и носили на плечах погоны. Подрались — помирились. На вечерней поверке я извинился перед Гольдиным. Сергей по собственной инициативе извинился перед Иваном. А старшина Кузнецкий отменил ему наказание — два наряда вне очереди, сообщив об этом, глядя поверх голов и с выражением брезгливости.

Месяц неувольнения был для меня ничто. Я и так не рвался в город. Сидел в воскресные дни в ленинской комнате и сочинял Дине письма. А к капитану Луцу стал относиться, как к богу. Готов был мчаться сломя голову, чтоб выполнить любую его просьбу.

С Сергеем мы поначалу не разговаривали. Но он сам подошел к нам однажды и сказал:

— Не надо меня кушать, земляки. Мы же все трое из Башкирии. Значит, почти братья, а?

— Чего там, — ответил Иван.

А я добавил:

— Спасибо, чума уфимская (было у нас когда-то такое выражение, у уфимских мальчишек).

Но все-таки дружбы у нас пока не получалось. Потому что Иван относился к Гольдину настороженно, хотя тот всячески выказывал ему свое расположение.

Где-то уже по весне, в конце первого курса, незадолго до первого училищного отпуска, мы участвовали в дивизионных учениях.

Несколько суток наша батарея перепахивала поле учебного центра. Наверху писались приказы, составлялись планы наступления и обороны. Выпускники были командирами, а мы все — рядовыми. Куда прикажут, туда и шли. Закапывались в землю, отражали налеты авиации «противника», бросали готовые ровики и опять куда-то перемещались, чтобы начать закапываться снова. Это называлось «производить инженерное оборудование». К исходу четвертых суток мы произвели пятое или шестое такое оборудование, забрались в палатку и, перебрасываясь словами, слушали, как шуршит о брезент мокрый снег. Я так намаялся, что не чувствовал в себе сил сдвинуться с места. Лежал с закрытыми глазами и видел улицу Пушкина в Уфе, мохнатый и медленный снег, тротуар, будто покрытый пуховой шалью, и две цепочки следов...

В этот самый момент откинулись полы палатки и появился старшина Кузнецкий. На этих учениях он как выпускник был дублером старшего лейтенанта Скворцова. Назначение его командиром взвода удовольствия нам, конечно, не доставило, но что поделаешь...

Этаким добреньким голосом он произнес:

— Желающие прогуляться есть? Связи с соседями нет.

Я втянул голову в плечи, да так и застыл, стараясь не шевелиться. И сразу же услышал голос Гольдина:

— Я готов, товарищ старшина.

— Кто еще?

Я с тоской взглянул на Сергея и поднялся. Собственно, мог бы и лежать, но какая-то сила заставила встать, и я обреченно подчинился ей.

В поле шел дождь со снегом. Случается в конце весны такая погодная несуразица — ни просвета в небе, ни надежды, что такой просвет появится.

Сергей отобрал у меня телефонную катушку и споро зашагал в темноту. Мы шли по кустарнику, вдоль глинистого, с рыхлыми снежными островками оврага. Шли бесконечно долго, пока не наткнулись на обрыв линии. Устранили повреждение и зашагали обратно.