Георгий Халилецкий - Осенние дожди

Он долго что-то объяснял ему, тот слушал и посмеивался.

— Все будет сделано, как в лучших домах. До встречи.— Он положил трубку.

Руденко побарабанил по стеклу стола.

— За что я люблю Вилена? — продолжал он после недолгого молчания.— Вот он и такой, и сякой, и растакой. Характер — кошмар. Вспыльчив, резок... Но вот эта его нетерпимость к скудоумию...— Он вдруг резко поднялся.— Ты согласен, что в наш век скудоумие не просто досадный факт. К нему надо быть нетерпимым. Абсолютно нетерпимым!

— В идеале, конечно.

— Ах, при чем тут идеал? — Руденко поморщился.— Умное время требует умных поступков. На преодоление глупости история нам ни средств, ни времени не отпустила. То я говорю?

— Приблизительно.

— Что значит — приблизительно? Что это за любовь к обтекаемым формулировкам? Не приблизительно, а точно... Слушай, пойдем-ка ко мне домой? Антонина будет рада.— И, понизив голос, добавил:— У меня есть бутылка сухого болгарского! Так как, пойдем?

— Где наше не пропадало! — вздохнул я.

— Что ж, Алексей Кирьянович, за взаимопонимание? Бери бокал, бери. Вино неплохое.

— Давай долью,— говорит мужу Антонина и глядит на него влюбленно.— Торопыга. Раньше всех выпил.

— Доливай,— согласился Руденко, подставляя длинноногий бокал.— Ты, старина, не стесняйся. Тонечка у нас — женщина хлебосольная, видишь, она даже для мужа ничего не жалеет.

— Молчи уж, сиротка,— останавливает его жена и усмехается.

Нет, дорогие мои, все-таки есть удивительная, веками подтвержденная радость в том, чему имя — человеческое общение. Вот мы сидим, три несхожих друг с другом человека, которые втроем, вместе, может, никогда больше уже и не соберутся; и мы ни капельки не опьянели, потому что вино-то действительно сухое, безградусное, болгары его делать умеют; и потягиваем благородный сок, собравший в себя полуденный зной горных склонов, и прохладу рассветов, и золото жарких закатов, и звездное мерцанье летних ночей. И никаких значительных слов между нами не было произнесено. И сидим мы, три уже немолодых человека, и толкуем о событиях на Ближнем Востоке, и о полетах советских и американских космонавтов, и о всякой другой всячине, и я бормочу пушкинское: «...Кто чувствовал, того тревожит призрак невозвратимых дней», и ни Антонину, ни Руденко это ничуть не удивляет; и еще пьем мы за женщин, без которых жизнь не жизнь и радость не радость; и грызем жесткие узбекские яблоки, и всем троим нам сейчас хорошо-хорошо, так хорошо, что не передать этого никакими словами. И, может, от одного только мне грустно: нет сейчас в нашей компании Кати-Катерины.

Запиши наш разговор в эти минуты — получилась бы довольпо сложная кривая.

— Други мои хорошие,— говорю я растроганно. — Вот ехал я к вам, и сам толком не знал, зачем еду, что ищу? А столько здесь людей повидал, и каких людей! Жизнь передо мною распахнулась, сижу вот и думаю: на этот бы типаж да пушкинский талант.

Руденко, когда я собрался наконец уходить, тоже стал одеваться.

— Я тебя провожу, Кирьяныч. Мне все равно идти в ту сторону.

Легкий морозец пощипывает щеки. Ветер утих, и в недвижимом воздухе величественно всплывают дымы над трубами бараков. Пахнет смолисто и густо: печи топят сосною; к этому примешивается запах теплого хлеба, людского жилья. Закат широким заревом расплеснут над иссиня-черной тайгою, над грядою сопок, скрывая расстояния. На вершинах сопок лежит оранжево-розовый снег.

— Нет, ты только погляди, красота какая!— Руденко глубоко, с жадностью вдыхает воздух, расширенными от восторга глазами оглядывает все вокруг.— Где еще найдешь такую красоту? — И совершенно другим, озабоченным топом спрашивает:

— Слыхал новость? Маркел-то скрылся.

— Как это — скрылся?

— А как скрываются? Исчез, и все. Барахло оставил в общежитии нетронутым.

— Может, с ним что случилось?

— Вчера он в сберкассе забрал все деньги, до копейки. Зачем, думаешь? Ему девчата предлагали: вы хоть сколько-нибудь оставьте, чтобы счет не закрывать. А он: «Не могу. Предстоит большой расход».

— Это не доказательство.

— А то, что он у коменданта паспорт забрал, тебе ни о чем не говорит? Да и видели его на станции. Крутился возле кассы.

— Что ж, как говорится, кума с воза...

— Да ведь воз-то у нас единый. Что здесь, что на Иртыше, что на Волге. То и тревожит, что он, глядишь, опять где-нибудь выплывет.— Помедлил.— Между прочим, в тумбочке у него нашли пачку сектантских изданий. «Башня стражи» и другие.