Михаил Никулин - В просторном мире

Гладя Гаврика своей широкой ладонью с шишковатыми утолщениями на суставах, бабка растроганно говорила ему на ухо:

— Поезжай в дорогу, а про Нюську не печалься и матери не вели. За крикухой догляжу. С ручательством догляжу.

— Товарищ майор, нельзя ли войлочек сюда, в сумку?.. Трофей наш, нам его положено отдать, — победно подмаргивал ребятам старый плотник.

— Что ж? По суду оправданы, — сказал майор и обратился к Гаврику: — Только ты ж, Мамченко, твердо запомни: фронтовики — народ дисциплинированный. Приказы командиров точно выполняют. А командиром у вас в дороге будет Иван Никитич… товарищ Опенкин.

Майор встал, передал Ивану Никитичу войлок, пожал ему руку, потом пожал руку Мише и Гаврику и, пожелав счастливого пути, ушел.

Дальше пошли обычные дорожные разговоры.

— Ты ж, Иван Никитич, следи да следи, — вздохнув и улыбнувшись, заметила Фекла Мамченко.

Мать Миши всего лишь похлопала сына по щеке, а плотник сказал Фекле:

— Раньше смерти не хорони. Жизнь еще не разонравилась. Так это ж без молока!.. А если коров пригоним?..

Но шутка, видать, и самому ему не особенно понравилась: чтобы исправить впечатление, он распорядился, обращаясь не столько к ребятам, сколько к их матерям:

— Завтра чуть свет надо быть в плотницкой при полном снаряжении.

Напутствовал ребят и председатель колхоза:

— Теперь, ребята, и старому и малому достается здорово. До войны я сторожевал на метефе, по-стариковски. А теперь, на собрании, выбрали и велели: «Крутись!»

Рассказывая, он двигался вокруг стола. На пол скатился карандаш, и он проворно поднял его и положил на прежнее место.

— Вот вредный, не дает высказаться… Ты, Иван Никитич, и вы, ребята, только приведите коров в целости и сохранности. Душевная вам будет благодарность от колхозного народа.

По дороге из правления колхоза Миша Самохин и Гаврик Мамченко говорили о многом… И откуда такое счастье — этот горячий старик Опенкин?. Они, не споря, договорились, что Варвара Нефедовна — самая ответственная и самостоятельная старуха. И председатель колхоза — трудовой человек, о колхозе сильно беспокоится.

В этот вечер они заснули с волнующей мыслью о том, что же будет завтра…

Восход солнца застал Ивана Никитича, Мишу и Гаврика на станции, в товарном поезде. Было безветреное утро. С пепельно-синего залива тянуло ровной прохладой.

Ленивый дым, выходивший из подземных очагов, обтекал пологий — суглинистый холм, спускавшийся к илистой речке, заросшей поблекшим камышом. В этом дыму домик с темнозелеными ставнями казался игрушечным островком. На крыльце его толпились женщины.

Иван Никитич, сложив багаж в углу пустого вагона, стоял вместе с ребятами около приоткрытой двери и говорил:

— Колхозницы, видите, нас провожают. А с чем встречать будут? Вот об этом, ребята, надо помнить каждую минуту и секунду.

Иван Никитич часто ощупывал боковые карманы своего короткого полушубка, взыскательно осматривал багаж, такой пустячный, что опасаться за него особенно не приходилось: мешок и две сумочки с чересплечными тесемками.

Миша за дни совместной работы с плотником ни разу не замечал за Иваном Никитичем беспричинного беспокойства и теперь старался понять, что могло угрожать их пожиткам в этом пустом вагоне.

— Миша, погляди, — поедем-то на «ФД»! — указывал Гаврик в ту сторону, где в голове длинного состава сердито паровал красноколесый, мощный, собранный для быстрого бега паровоз. — Рванет — и прощай, любимый город, — многообещающе подморгнул Гаврик, сменивший черную кепку на серый с белой овчинной оторочкой треух.

Миша усмехнулся, предвкушая минуту, когда раздастся свисток главного, потом зовущий вперед гудок паровоза, и колеса начнут отбивать: «пошли-пошли, пошли-пошли…»

Усмехнулся и старый плотник, но так сдержанно, что Миша сейчас же постарался согнать со своего лица широкую улыбку.

На откосе насыпи с фонарем в руке стоял молодой кондуктор. К нему неторопливо подошел главный — седоусый человек с одутловатым выбритым лицом и придирчивыми глазами. Он спросил молодого:

— Что за люди у тебя?

— Так это ж земляные поселенцы, пострадавшие, — махнул молодой на суглинистый холм, затянутый дымной завесой.

— Кто сажал?

— Сам начальник вокзала и какой-то майор.

Главный нашел нужным подойти к вагону и направился к нему той шаткой походкой, которой ходят моряки и железнодорожники.

— Что в мешке? — спросил он, кося взгляд в угол вагона.