Лев Успенский - Пулковский меридиан

Фру Альвина мощно вливала в себя вино. Старичок, еще раз улыбнувшись, ставил полный бокал на скатерть. Изредка он слегка покашливал. Когда к нему обращались, он очень вежливо отвечал: «O, yes!» или, наоборот, «O, no!» Но чем дальше, тем больше Дагме Михайловой начинало казаться, что именинницей за сегодняшним столом является вовсе не она, и не папа, и не барон Густав-Карл Маннергейм, хозяин Финляндии, и даже не этот русский генерал с грудью на вате и трудной фамилией, а странным образом — он, тихий и бессловесный старичок на конце стола…

В чем дело? Один раз, прислушиваясь к скучному разговору, он вдруг деревянно рассмеялся мелким старческим хохотком. И сейчас же веселое оживление пробежало по всем лицам… Все стали вполголоса говорить что-то друг другу, украдкой поглядывать на него…

Он сделал почти незаметное движение к салатничку с черной икрой, но взять посудинку ему не пришлось: три таких салатничка мгновенно оказались перед его прибором.

Дивное дело: даже насмешливое очаровательное лицо Веры Охлопковой зарумянилось (удовольствием, когда слегка трясущаяся старческая рука подняла рюмку именно в ее адрес. Фрёкен Охлопкофф улыбнулась своим большим красногубым ртом, точно молодая ведьма, обрадованная приветом старого колдуна. И господин барон вполголоса сказал ей что-то приятное. Что-то вроде: «Поздравляю с победой!»

Дагма перестала жевать. Рот у нее был набит, но она уставилась на загадочного гостя. Он из-за высокой груди Верочки заметил ее любопытный взгляд. В его глазах промелькнула странная искорка. Он почти подмигнул ей, как бы желая предупредить: «О'кэй, май герл! [11] Прекрасно, девочка! Проследи за тем, что я сейчас устрою!» Чуть шевельнув рукой, он мельком взглянул на часы.

В тот же самый миг господин барон и папа переглянулись. Как по команде, они обратили взгляды на русского генерала. «Что ж, ваше превосходительство? Время не раннее… Может быть, перейдем покурить? Авось, дамы на нас не посетуют…»

Белый старичок, услыхав знакомое слово, вдруг рассмеялся: «О! Авос? О! О! А-вос! — с видимым удовольствием повторил он несколько раз вставая: — Авос! Вери уэлл! Бат ит мает нот би „авос“! Ит хэс ту би эт эпи райт!» [12] «Авось! Чудесно! Но здесь не должно ничто быть на „авось“. Тут все должно быть точка в точку!»

Когда дамы остались одни, Дагма, — яд, а не девчонка, — подобралась к дяде Вольдемару (дядя в доме считался дамой. Мужчиной само собой естественно было числить фру Охлопкофф).

— Дядя! — капризно, на правах общей баловницы, потянула она его за локоть. — Что это за старая кляча сидела рядом с тетей Альбиной?

Круглое апоплексическое лицо арматора многочисленных судов выразило неподдельный испуг.

— Да ты с ума сошла, девица! — ахнул он, делая страшные глаза. — Тише! Т-с-с! Это… Впрочем, много будешь знать — скоро состаришься… Это…

— Это — «Я Всех Вас Давишь», Дагма! — фрёкен Вера брезгливо поставила в вазочку нарцисс, золотой пыльцой которого она запачкала себе кончик вздернутого носа. — Ты сказки еще помнишь? «Я — Всех Вас Давишь…»

Серые глаза Дагмы стали лукавыми.

— А ему… можно противиться насилием? — спросила она.

Вольдемар Охлопков всплеснул короткими ручками. «Что за ребенок?» Но в тот же миг громадная костлявая рука Альвины легла, как железные грабли, на светлый, только что конфирмованный лоб девушки:

— Ни под каким видом, маленькая Саукко! [13] «Saukko» — выдра (финск.) . — проговорила она. — Ни в коем случае! Никогда! Потому что это — дядя Доллар!

Когда совещание закончилось и Маннергейм увез с собой и Лайдонера и страшного тихонького старичка, Владек Щениовский, весь еще в жару, прошел в холодную комнату, примыкавшую к той, где дядя Аря поселил его превосходительство; тут он сел на подоконник, прижался горячим лбом к холодному стеклу.

Да! Вот теперь все было решено! Только что сам главнокомандующий армией, готовящейся к походу на Петербург, выразил согласие принять его на службу!

Пока он намечался на штабную должность в корпус генерала Родзянки, которому предназначалась в ближайшие недели чрезвычайная роль… На должность начштаба туда, к Родзянке, ехал один из ближайших помощников Юденича — полковник, фамилии которого Щениовский еще не успел узнать, но которого генерал звал запросто Александром Эдуардовичем. Он должен был взять с собой и молодого человека. Значит, еще месяц, еще — два и потом… И потом — счастье: сладость мести, восторг быть победителем, под рукоплескания всего мира железной метлой выметать оттуда, из Петербурга, всю эту красную чуму… О!