Лев Успенский - Пулковский меридиан

Солнце стояло еще высоко. Город и пригороды плавали в горячей пыльной мгле. Женька шел к шоссе и с ужасом чувствовал, что вряд ли ему удастся сделать хоть два или три оборота педалей: ноги его не то что болели — их просто точно вовсе не было.

Возле проходной, где он приковал цепью свою машину, стояла толпа недоумевающих людей. Насупившись, Женька протискался между локтями и спинами и щелкнул замком.

— Эй, парень, ты что? Поедешь, что ли, на этой штуке? Брось, а то упадешь!

— Да откуда ты такой аэроплан выкопал!?

— Наверное, он его где-нибудь в музее подтибрил! Ха! Смотри! И номер нацеплен. Будто и верно — велосипед…

Человек, который разговаривал с Женькой в конторе, тот самый товарищ Зубков, кому Женя привез «бумаги» от отца, остановился поодаль. Он с интересом наблюдал за происходящим.

Этот человек заглянул теперь Жене в лицо и увидел несчастные, отчаянные глаза его.

— Ну, что? Что пристали к парню, товарищи?.. — сейчас же произнес он густым, хотя и негромким голосом. — Парень определенно молодец! Вот привез мне важное сообщение… с Путиловского, от друга… Попробуйте-ка сами теперь… без трамваев-то, без всего… в такую жару!.. Ведь километров двадцать, не меньше… А? Смеяться нечего!..

— Да, Кирилл Кириллыч… Да смешно же! — послышались веселые голоса. — Ну где это видано? Аппарат-то уж больно шикарный…

Кирилл Зубков сам с трудом сдерживал смех.

— Аппарат как аппарат! — серьезно сказал он, и Женька, свертывавший свою цепь, взглянул на него с невыразимой словами благодарностью. — Аппарат — в своем роде чудо природы! Другого такого, может быть, во всем городе теперь не сыщешь. Велосипед восьмидесятых годов прошлого века. Видите, переднее-то колесо чуть не в рост человека, а заднее — малюсенькое. Смеетесь, а попробуйте, усидите на таком… А он на нем весь город проехал! Не молодчина, что ли? Слушай, Федченко… ты здесь, брат, не садись. Ты заведи его за угол, там и поедешь. Здесь спицы поломаешь… Вон мостовая как разбита. Товарищи, товарищи, идите в цеха! Субботник ведь. Пора, пора, нечего тут забавляться!

В третий раз за два часа Женя Федченко почувствовал великую признательность к этому басистому и плечистому человеку. Он даже представить себе не мог, как он при людях сядет на седло.

За углом было другое дело. Там по крайности никто не увидит. Но Зубков пошел с ним за угол.

— Ничего! — говорил он. — Ничего! Это первые пять минут страшно. Потом разомнешься — пройдет. Седло хорошее, мягкое… А то ночуй у меня. Милый мой, сорок верст и для опытного самокатчика — изрядная дистанция! Ну, как хочешь, как хочешь… Ты сюда как ехал-то? Прямиком, полями? Нет, теперь дуй, брат ты мой, городом. Нельзя мальчишке ночью по пустырям. Время не такое.

За углом он остановился. Время действительно было особенное: май 1919 года.

Вперед уходило пустое шоссе. Ни ломовиков, ни автомобилей не было видно на нем. Лишь кое-где темнели маленькие фигурки с мешками на плечах — это тощие городские ребята возвращались из далеких вылазок за щавелем, за кислицей. В городе был лютый голод. Щавелем приправляли пайковую восьмушку хлеба. Из щавеля варили щи. Только им многие и жили.

Пока Женька, стараясь хоть немного отдалить страшный миг старта, тщательно подкручивал гайки, коренастый человек зорко оглядывался кругом.

Взгляд его упал на объявления, висевшие на заборе. Их было два. Одно, напечатанное в типографии, было налеплено повыше:

«Товарищам, состоящим в рядах дюфуровского рабочего отряда, предлагается в четверг 13 мая прибыть на ночной учебный сбор к помещению нового самолетного цеха в 6 часов вечера. Всем иметь с собой винтовки и продовольствия на сутки».

Пониже висело другое, выписанное круглым, каллиграфическим почерком:

«Прихожанамъ храмовъ воскресенiя Господня, Михаила Архангела и ВсЂхъ Скорбящихъ Радости.

Возлюбленные Братiя!

Въ четвергъ тридцатого сего апрЂля состоится общее собранiе всЂхъ выборныхъ отъ вЂрующихъ людей нашей округи. ПроповЂдь о новомъ расколЂ и о любезномъ единенiи скажетъ московскiй гость, протоiерей о. Петръ Рождественскiй!».

Кирилл Кириллович Зубков несколько раз внимательно, точно впервые видел их, перевел глаза с одной бумажки на другую.

— Ну, что ж, хлопец! — сказал он наконец. — Скажи Григорию Николаевичу, отцу-то: приеду, скажи, на днях. Зубков, скажи, точно так, как и ты, думает. Поговорить еще надо, а факты такие и у нас есть… Сколько угодно…

Он сделал паузу, снял с головы и опять надел старенькую кожаную фуражку.