Лев Успенский - Пулковский меридиан

Было очень нетрудно заметить, что какая-то тоскливая тяжесть лежит все время на его круглых плечах, точно золотые погоны отлиты из самого грузного свинца… Его жирный лоб поминутно морщился; сердитые усы опускались вниз. То и дело по всему его лицу проходила невнятная спазма, — не то от тупой физической боли, не то от тщательно скрываемого страха… Когда к нему обращались, он отвечал не сразу. Медленно и неохотно, словно с трудом отмахиваясь от толпы грозных и постылых призраков, он оборачивался всем корпусом к собеседнику и отрывисто, хрипло произносил несколько брюзгливых слов. Можно было подумать — его угнетает все происходящее вокруг… Только раз или два огоньки темной, тоже глубоко спрятанной ненависти и жадности вспыхнули где-то в глубине его далеко запавших глаз, затылок налился кровью, и Дагма почувствовала, как у нее мурашки пошли по коже… Нет, какой это генерал! Это — мясник в мундире!

Эстонец Иван Яковлевич Лайдонер показался ей просто смешным… Он был для своего чина и звания чрезмерно молод, а главное, бросалось в глаза, что самое «генеральство» его — внезапное, со вчерашнего, дня…

«Холодный генерал!» — досадливо определил его еще до обеда Владек.

Девочка пытливо наблюдала, как этот человек с грубым лицом эстляндского кулака, похожий на самого обычного садовника, или, может быть, полицейского стражника из мужиков побогаче, боясь уронить свое достоинство, неумело вел себя за парадным столом и делал промах за промахом. Адъютант все время смотрел ему прямо в глаза, точно гипнотизируя, но все же один раз Дагма чуть не подавилась: господин Лайдонер отломил аккуратный кусочек булки и начал тщательно собирать им соус на тарелочке… Наверное, ему пришло в голову скушать его…

Мамины глаза округлились от изумления и ужаса… Но генерал передумал (или, может быть, адъютант ухитрился незаметно толкнуть его ногой под столом, как бывало, фрейлейн Мицци толкала ее, Дагму, в таких же случаях). Покраснев, он положил корочку, и лакей с каменным лицом унес на кухню разрисованную соусом тарелку…

Господин Лайдонер, господин Лайдонер… Дагма все время думала, на кого он похож, и, наконец, вспомнила: в Обо, на вилле у них был такой Юкко-блажной, бездельный лоботряс, которого призывали в дом, когда надо было утопить котят, повесить старую дворнягу или исполнить еще что-либо в этом роде, от чего все отказывались… А ему это, видимо, доставляло удовольствие… Бр-р-р-р!

Было среди гостей и несколько знакомых. Конечно, дядя Вольдемар Охлопков, как всегда, занимал дам, разговаривая о Льве Толстом и о том, что нельзя «противиться злу насилием». Никак! Ни в коем случае!.. Фрёкен Вера — ух, как Дагма ее обожала! — наслушавшись отцовских речей, повела глазами в сторону господина барона. «Папа, — громко сказала она по-русски, — уже нанепротивлял себе четыре миллиона за войну; теперь он успешно не сопротивляется пятому!» Это было так дерзко — прелесть!

Дальше сидела фру Альвина Охлопкофф, Верочкина мать, жена арматора многих рыболовных и других судов, норвежского подданного, русского по рождению, крупного мошенника, известного толстовца. Сегодня она была еще страшней, чем всегда: широкая в кости, с такой челюстью, какой в библии на рисунке Дорэ Самсон побивал филистимлян, с чудовищными граблями красных загребущих рук. Ее мало кто любил, кроме Дагмы. Ее ненавидели и побаивались многие. Но Дагме она была — ничего, потому что сама Дагма ей по какой-то непонятной причине нравилась: «Если бы ты была моей дочкой, финская выдра, — говорила ворчливо фру Охлопкофф, — я бы спустила с тебя три шкурки, зверек! Но я бы сделала тебя человеком!» И это выходило вроде как ласково… Уж ласковей-то она никак не могла!

Сегодня Альвина сидела тихо, молча, изредка только поглядывая на девочек так, точно хотела сказать: «Ничего! Ужо отведаем, каковы вы жареные под кислым соусом!»

А рядом с ней, потирая ручки, восседал еще более тихонький белоголовый старичок, худой, гладко бритый, с очень розовыми щеками, в безукоризненной черной паре, на лацкане которой поблескивал какой-то маленький, но удивительно броский красно-бело-голубой полосатый со звездами значок.

Незнакомый человечек этот вел себя тише воды, ниже травы. Он ни разу не сказал ничего особенного, остроумного или удивляющего. Когда фру Альвина поворачивала к нему свою челюсть, он, мило улыбаясь, покорно поднимал бокал, и неправдоподобно белые зубы его сверкали по счету, все до одного.