Ирина Велембовская - Немцы

— Вставай быстра, сын родился! Из-за твоя баба я сам целый ночь не спал, забодай вас козел!

Штребль на цыпочках подошел к двери и просунул голову в палату, где лежала Роза. Ее тело стало совсем маленьким и плоским. На лбу и висках виднелись кровоподтеки: она, как сказал фельдшер, билась головой о спинку кровати.

— Где же ребенок? — шепотом спросил у него Штребль.

Тот вынес из соседней комнаты запеленатого ребенка и весело сказал:

— Ейн шёнер буб.

«Шёнер буб» выглядел неважно. На очень красном личике почти не видно было глаз, на голове была сильная родовая опухоль. Ребенок показался Рудольфу страшно маленьким. Он вернулся к Розе, которая открыла глаза, нагнулся, поцеловал ее маленькую, худую руку с обкусанными ногтями. Она улыбнулась, и тогда неожиданно для себя Рудольф вдруг почувствовал, что, еще мгновение, и он заплачет. Но тут вошла русская докторша и отвела его в сторону.

— Ей нужна операция. Сейчас мы увезем ее в поселковую больницу, — тихо сказала она.

«Опять она будет мучиться?» — с ужасом подумал Штребль.

Роза ничего не слышала: она задремала.

Утром ее повезли в больницу. Рудольф сам вынес за ней ребенка. Лицо у мальчика немного побелело.

Штребль даже разглядел маленький светлый пушок у него на щеках. Один глазок был сильно прижжен ляписом, и, как только Рудольф увидел это, ему стало нестерпимо жалко своего несчастного младенца. Он осторожно провел пальцем по щечке, но поцеловать не решился.

До вечера он дежурил у дверей больницы. Во время обеда из родильного отделения вышла пожилая санитарка.

— Сама в память не приходила после операции: очень намучилась, — деловито сообщила она. — Там у ней главврач. Малого кормили из рожка, сейчас спит. А ты иди на кухню, там ее обед тебе отдадут, — и сообразив, что немец ее не понимает, санитарка ухватила, его; за рукав и отвела на кухню.

Штребль получил тарелку темной лапши, и тогда первые две слезы выкатились у него из глаз — эта страшная лапша его доконала. Никогда еще пребывание здесь, в России, не казалось ему настолько унизительным, никогда еще он не чувствовал себя таким ничтожным человеком, который ничем не может помочь этой несчастной женщине и маленькому жалкому существу, своему ребенку, завернутому в застиранное грязно-голубое одеяло…

— Бедная моя Роза, за что нам все это? — пробормотал он дрожащим от слез голосом и, отодвинув тарелку, закрыл лицо руками.

Потом он снова ждал у дверей больницы, когда к нему выйдет русская докторша. Хотя та и пыталась его успокоить, он заметил, что докторша сама сильно взволнована. В конце концов она велела ему идти в лагерь, заверив, что все возможное для Розы будет сделано. Уходя, Штребль попросил санитарку:

— Смотри, пожалуйста, мой мальчик. Я говорит тебе большой спасибо.

Роза жила после родов пять дней. Из них первые трое суток она не приходила в себя. Молоко у нее даже не появилось, ребенка все время кормили из рожка.

Был тот солнечный теплый день, когда кажется, что ничего плохого быть в жизни не может. Рудольф уже несколько часов сидел возле Розы, но она так и не сказала ему ни слова. Зато, как только приехал Лаптев, она повернула голову и чуть слышно произнесла:

— Пожалейте моего сына, дорогой господин офицер. Он ни в чем не виноват.

Штребль вскочил как ужаленный, выбежал из палаты и на крыльце заплакал.

Лаптев вернулся домой поздно, совершенно расстроенный. Татьяна, кормившая дочь, тревожно спросила:

— Ну, как?

— Умерла недавно. Такая жалость, понимаешь… Столько мук перенести, и вдали от родины, от родных… Все война.

Жена отняла грудь и положила ребенка. Лаптев сел у стола и устало подпер голову руками.

— Что-то наша больница недосматривает. Я уж ругался с главврачом, но Олимпиада говорит, что сделали все, что могли.

— А как же ребенок?

— Ребенок, вроде, здоров, хотя Олимпиада сказала, что недоношенный. Вот с кормлением плохо: грудного молока нет.

Лаптев нехотя поел и лег. Он был так расстроен, что не приласкал на ночь Нюрочку и не поцеловал маленькую Люську. Татьяна тоже была задумчива.

— Петь, — вдруг сказала она, нетерпеливо трогая Лаптева за плечо, — может, мне немчонка подкормить? Молока хватит и ему, и Люське.

— Ну, мы с тобой точно — два сапога пара! — грустно улыбнулся он. — Не выдумывай, Танюша, ты много работаешь, да еще двух детей кормить…

Он закрыл глаза и притворился, будто спит, а сам все думал о том, что сейчас в больнице, может быть, плачет голодный ребенок. А его Люська лежит сытая и спокойная в своей качке. Ему стало не по себе. Лаптев подвинулся ближе к жене и вздохнул.