Ирина Велембовская - Немцы

Розу хоронили неподалеку от Бера. Ее могила была седьмой на высоком берегу Сухого Лога. Немки насыпали на песчаный холмик подснежники. Когда все разошлись, Рудольф еще долго стоял на холодном ветру, не в силах сдвинуться с места.

Маленького Штребля скоро принесли в лагерь. Лаптев распорядился приставить к нему няньку, кого-нибудь из немок Маленькая бёмка Фрони, несмотря на юный возраст, обожавшая младенцев, услыхав об этом, сама пришла к хауптману и попросила поручить ребеночка ей.

— Необходимо, чтобы мальчик выжил, — сказал Лаптев в тот день Олимпиаде Ивановне. — Я лично прошу вас.

— Не волнуйтесь, — улыбнулась докторша, — ребенок здоровый, жизнеспособный, если обеспечим нормальный уход и чистоту, все будет хорошо.

Лаптев вышел от нее обнадеженный и успокоенный.

— А я ведь, кажется, и не поздравил вас с сыном? — приветливо спросил он у Штребля, встретив его рядом со столовой. — Как вы его назовете?

— А как ваше имя, господин начальник лагерь? — по-русски спросил Штребль.

— Петром меня зовут, — просто ответил Лаптев.

— Мой сын тоже будет Петром зовут… — проговорил Штребль и улыбнулся жалкой, вымученной улыбкой.

У Нюрочки появилась новая забота: теперь, кроме того что она нянчилась с Люськой, три раза в день она носила в лагерь парное молоко для маленького Петера.

Бабка, отливая ей в бутылку процеженного, теплого еще молока, предупреждала:

— Смотри, не пролей! Оставишь ребенка голодом.

Нюрочка стучалась у проходной будки и, передавая дежурному вахтеру бутылку с молоком, тоже говорила солидно:

— Смотри, не пролей! Оставишь ребенка голодом. Нюрочку знали уже все вахтеры и отвечали ей весело:

— Есть не пролить, Анна Петровна!

Один раз Нюрочка встретила Штребля. Он нарочно подошел к проходной будке, чтобы познакомиться с маленькой кормилицей.

— Здравствуйте, хорошая девочка, — по-русски сказал он ей.

— Здравствуй. Ты кто?

— Я Штребль.

— Петькин отец?

Он кивнул. Девочка недоверчиво посмотрела на него.

— Я думала, ты белый, а ты черный… Папка говорил, что Петька ваш беленький. Наверное, в мать.

Он поманил ее за собой, и Нюрочка, вопросительно оглянувшись на вахтера, пошла за Штреблем. Он подвел ее ко второму корпусу, где помещался госпиталь, взял на руки и поднес к окну, за которым стояла маленькая кроватка. Нюрочка увидела крошечного Петера, который не спал, а смотрел куда-то вверх мутно-серыми глазками из-под припухших век и чуть-чуть шевелил губами.

— Хорошенький, — желая польстить родительскому самолюбию, нараспев сказала Нюрочка. — Наша Люська тоже такая курносая. А орать здорова! Петька, видать, спокойный у вас.

Штребль не сводил глаз с девочки, но почти ничего не понимал из того, что она говорит. Раньше он был совершенно равнодушен к детям, а сейчас, глядя то на Нюрочку, то на своего мальчика, вдруг испытал прилив нежности, и глаза его затуманились. Он поспешил опустить девочку на землю. Нюрочка ушла, а Штребль задержался у окошка, словно надеясь, что сын ему улыбнется.

Уже три недели Штребль провел в лагере, работая в столярной мастерской, но душа его рвалась в лес. Если бы не Петер, он бы и дня не остался в лагере, хотя работа в мастерской была куда легче, чем бесконечная пилка и колка дров. От старшего по мастерской Штребль узнал, что решено оставить его в лагере до конца лета. Он пошел к Лаптеву.

— Я бы хотел вернуться в лес, господин лейтенант, — сказал он.

— И вам не жаль оставить сына? — искренне удивился Лаптев.

Штребль ничего не ответил, только нахмурился. Вечером в лагерь зашла Тамара. Штребль бросился к ней:

— Фройлейн, разрешите мне вернуться в лес! Я больше не могу. Только прошу вас иногда разрешить мне приходить в лагерь посмотреть на мальчика.

Тамара лишь кивнула, но сразу повеселевший Штребль тут же кинулся собираться.

Утром рано она заехала за ним в лагерь. Рудольф положил свой мешок в тарантас и побежал еще раз взглянуть на сына. Ребенок плакал на руках у Фрони. Штребль вернулся к Тамаре, долго молчал и только тогда, когда они свернули с тракта в лес, вздохнул и, улыбнувшись, сказал:

— Я, конечно, плохой отец. Я еще слишком легкомыслен для этой должности.

Тарантас катился по лесу. Здесь стало совсем зелено, тепло и почти сухо. Наступал июнь. Тамара успела загореть, и Рудольфу она показалась еще красивее, чем прежде. Она молчала, думая о чем-то своем, и ее молчание было для него тягостным и загадочным. И вдруг она сказала: