Юрий Бондарев - Юность командиров

– Значит, испугался работы? Так, что ли, поклонник Дюма и Буссенара?

– Расчищать путь в буран - это все равно что ходить строевым шагом в уборной. И у меня кровяные мозоли уже, Боренька!..

Алексей, не выдержав, сказал резко:

– На разъезде стоят два эшелона с танками. Ты или наглец, или сволочь! Ты слишком громко умеешь говорить о своих страданиях.

– Размазня! - Борис придвинулся к Полукарову. - Червяк! Видеть тебя тошно!

– Ах, пошли вы к дьяволу! - застонал Полукаров. - Я же объяснил вам! Оставьте меня в покое!..

Алексей сказал как можно спокойнее:

– Слушай, мы с тобой просто встретились. Я ничего не буду докладывать. Ты доложишь о себе сам: мол, курил - и все. Идем!

Он повернулся и, не дожидаясь ответа, пошел к выходу; Борис выругался и вышел следом, с треском хлопнув дверью.

Алексей стоял на крыльце, засунув руки в карманы и ждал. Некоторое время молчали.

– Либеральничаешь? - разгоряченно заговорил Борис. - С такими субъектами поступают иначе! Неясно?

– Как?

– Приводят силой. Он же шкурник первой марки. - Борис поморщился - у него появилась неприятная привычка морщиться. - Ну как знаешь!

Алексей не ответил. Красный отблеск раскаленной печи по-прежнему безмятежно теплел в окне этого заметенного снегом уютного домика, а внутри дачи - ни звука, ни шороха, ни шагов.

Внезапно со стуком распахнулась дверь, и Полукаров, подымая воротник шинели, сбежал по ступеням крыльца, проговорил как бы в пустоту:

– Пошли, что ли, - и зашагал, ссутулясь, в буранную мглу переулка.

Спустя несколько минут они подошли к котловине. По-прежнему среди метели носились жалобные гудки паровозов, и снег хлестал по лицу будто мокрой тряпкой, влажная шинель облепила всю грудь сырым холодом. В нескольких шагах от участка Алексей остановился и начал счищать снег с шинели. Пальцы были как неживые. Борис и Полукаров стали спускаться в котловину, и вдруг оба заметили между сугробами полузанесенный "виллис". Возле машины двигались два снежных кома - это были лейтенант Чернецов и майор Градусов. Они говорили что-то друг другу сквозь ветер, не разобрать что.

– Судьба моя решена, - сказал Полукаров, нехотя опуская воротник шинели. - Заранее считаю себя на гауптвахте. А, была не была!..

Карабкаясь по сугробам, Борис прокричал в спину ему:

– Молчи! Этого для тебя мало, щенок!

Офицеры, заметив их, перестали двигаться.

Справляясь с дыханием, Борис подбежал к "виллису", и, как только заговорил он, лицо его преобразилось, приняло холодно-решительное выражение.

– Товарищ майор, разрешите обратиться к лейтенанту? Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено! Мы нашли Полукарова в пустой даче возле печки, едва не привели его силой!

Чернецов молчал, и было странно видеть на лице его робкое, виноватое выражение, словно кто-то ударил его случайно.

– Как… вам… не совестно? - отрубая слова, крикнул Градусов. - Как… не совестно, будущий… вы… офицер!

И больше ничего не сказал Полукарову.

Через минуту, сбежав с насыпи, Алексей увидел: Градусов, запахивая на коленях шинель, с мрачным, отчужденным видом садился в "виллис", рядом стоял Чернецов, вытянувшийся весь.

– Слушай, какое ты имел право докладывать в такой форме? - зло сказал Алексей Борису, когда узнал все от Чернецова. - Я же обещал Полукарову! В какое глупое положение ты меня ставишь?

– Нечего возиться с этим маменькиным сынком! - ответил Борис. - Пусть привыкает, не на печке у бабки!..

Войдя в маленькую, жарко, до духоты натопленную будку обходчика, капитан Мельниченко сбил перчаткой снег с рукавов набухшей, влажной шинели. За синеющим оконцем не переставал буран, царапал стены, яростно колотил в стекло. Электрический свет не горел в будочке - буран порвал провода. Слабо мигала здесь закопченная керосиновая лампа.

Через несколько минут Полукаров шагнул через порог; желтый свет лампы упал на его большелобое лицо; тонкие губы поджаты - и лицо, и губы эти ничего не выражали, и только по слегка вдавившимся его ноздрям капитан понял, что Полукаров готов что-то сказать; с этим он, очевидно, шел сюда. И Мельниченко проговорил первым:

– Слушаю вас, Полукаров.

Полукаров посмотрел капитану в лицо, и в глазах его появилось намеренное равнодушие. Он сказал:

– Я знаю, вы должны наказать меня. Наряд, гауптвахта? Я готов. Мне все равно.

В тишине было слышно: порыв ветра с гулом ударил по крыше.

– Не верю, что вам так хочется попасть на гауптвахту, - сухо сказал Мельниченко и припустил огня в лампе. - Не верю, что вам, болезненно самолюбивому человеку, все равно, что подумают о вас другие!