Юрий Магалиф - Про дедушку Гайсу

А Сильва натаскал в избу дров, сложил возле печки (это он делал всегда, когда надолго уходил из дому). Умылся под рукомойником, вытер лицо чистым полотенцем. Достал из шкафа черный пиджак, надел его. Перед зеркалом подправил ножницами бороду… Подумал — и под воротник синей рубахи повязал бантом белый галстук.

Из сеней принос бутылку чистого перегона, молча разлил в эмалированные кружки.

— Ну, сосед, — сказал, наконец, Сильва, — сватать тебя буду. Выпьем за такое дело!

Дедушка Гайса машинально поднял кружку, поднес ее к раскрытому рту и замер в удивлении. Только глаза стали моргать часто-часто.

— А за кого сватать? — тихо спросил он. — За Машку-вдову?

— Ты пей, браток, пей! — успокоил его Сильва. — Разве я враг тебе? Или порядка не знаю? Или первый год с татарами живу?.. Что ты, браток? Марья вовсе не твоей веры, и нечего ее сюда приплетать. Нет, Гайса, я тебе бабу подыскал в самый раз: татарка она и женщина видная.

Дедушка Гайса хотел спросить «Кто такая?», но вместо этого промолвил с большим сомнением:

— Слушай, Сильва, а не рано ли мне жениться? Может, еще погулять?

На такой пустяковый вопрос Сильва только рукой махнул.

Старики опорожнили кружки, утерли ладонями бороды, вышли на улицу. Замков Сильва отродясь не признавал — подпер дверь лопатой (хозяина, значит, в доме нету). Спустил с цепи свою остроухую Дамку. Вывел велосипед из-под навеса.

И поехали в Караяр: высокий, принаряженный сват и маленький, задумчивый жених.

— Как здоровье, Фарида? — громовым голосом спросил Сильва, входя в избу Юсуповых.

— Хорошее здоровье, — ответила Фарида, откладывая в сторону веретешко.

— Ноги ходят?

— Не жалуюсь. Садись, отдохни с дороги. Сейчас самовар поставлю.

— Можно и самовар.

Сильва с удовольствием смотрел на Фариду — она была почти такого же роста, как и он: обувь носила, наверное, сорок первого размера, не меньше. И зубы у нее все на месте. Эх, хороша старуха! В избе чисто, все прибрано, соринку не увидишь. Ох, хороша старуха! А руки у нее словно корневища березовые — если, к примеру, поясница заноет, то Фарида ее, пожалуй, так разотрет — глаза па лоб полезут. Эх!.. И откуда на свете берутся такие бабы?

Сильва взял веретено, протянул нитку меж пальцев — тонко спрядено, очень тонко. Ну и старуха!

— Знаю, зачем приехал, — недовольно сказала Фарида, доставая блюдца и чашки. — Я против.

— О чем это ты? — оторопел Сильва.

— О том самом. Все знаю. Тимербулат ночью в Бруснике был, с тобой говорил, советовался. Все знаю. Подсылает, значит, тебя, чтобы я согласие дала, чтобы ты уговорил меня. А я против. И нечего нам говорить об этом!

Фарида, которая до сих пор говорила размеренно, низким голосом, вдруг заверещала пронзительно и так быстро, что Сильва (а он татарский знал не хуже любого караярца) ничего сначала не смог разобрать.

— Ай, не хочу я, эту девку мне в дом и не надо! И зачем Тимербулат хочет ее сюда привести? Пускай она грамотная, пускай на бухгалтера выучилась — мне в доме бухгалтера не надо, свой доход-расход сама подсчитаю. Надо мне помощницу, чтобы все делала в избе, в огороде, за коровой ходила, овец стригла, хлеб стряпала. Ай, не надо мне такую образованную, пусть она сюда не приходит. Грудь у нее впалая, ноги тонкие: болеть часто будет, какая мне помощница? А Тимербулат? Куда его глаза подевались, или приворожила она его чем? Кроме этой девки, смотреть никуда не хочет!.. И ты меня не уговаривай, я не поддамся, жить не буду с ней, уйду из дома совсем, из деревни уйду, а Тимербулату пусть позор будет, что родную мать не уважает, не слушает!.. Не хочу жить с ним в избе…

— Замолчи, Фарида! — крикнул Сильва и выставил вперед бороду. — Чихал я на ваши дела! Сами разбирайтесь!

— А зачем же ты сюда приехал тогда? — Фарида снова перешла на размеренный бас. — Как мой хозяин умер — уже пятнадцать лет, — ты к нам не приходил. Зачем приехал? Говори, старик.

Сильва пригладил бороду, широко расставил колени, уперся в них руками…

Сперва он заговорил о себе — о том, что трудно стало охотиться: за паршивого лося полтора года схватить можно, что без хорошей собаки в лесу теперь делать нечего… Затем он перешел к собакам: сказал, что давно мечтал повязать свою Дамку с Актушем, но Актуш совсем старый стал и, говорят, от старости глупеть начинает — с ушами в бидон забрался и чуть не погиб нехорошей смертью…

Теперь началась новая тема: старческое слабоумие, вызванное долгим одиночеством. Сильва описал тоску одиноких людей, которых еще нельзя назвать стариками, но в чьих жилах кровь бежит не так быстро, как в молодости…