Рюрик Ивнев - Богема

Для достижения «великих» целей Хабиас не брезговала никакими средствами, для большего лоска и шика выдавала себя за рано овдовевшую княгиню Оболенскую. Лорнируя находящихся перед ней поклонников и поклонниц, Хабиас читала свои стихи:

— Ниночка Петровна, — перебил ее Захаров-Мэнский, — вы не читаете и даже не поете, а прохрипываете. Разрешите предложить вам радикальное средство от хрипоты — лепешки «Вальда», я испытал их на себе, когда зачитывал декларацию неореалистов в Политехническом.

— Вы бестактны, — сказала Хабиас и перевела лорнет на входившего в зал стройного, с военной выправкой гостя. Это был мэтр школы конструктивистов Алексей Чичерин, автор нашумевшей книги стихов «Звонок к дворнику».

Подойдя вплотную к беседующим и пререкающимся Хабиас и Захарову-Мэнскому, Чичерин вызывающе обратился к поэтессе:

— Нина Петровна, посоветуйте вашему собеседнику таблетки от бездарности, они значительно эффективнее, нежели «Вальда».

В зале раздались аплодисменты, напомнившие топот лошадей, перемешанный со свистом и улюлюканьем. Это было сопровождение к выступлению знаменитого футуриста Алексея Крученых, читавшего свой стихотворный роман «Разбойник Ванька Каин и Сонька-маникюрщица».

Тем временем в импровизированном кафе-буфете, находящемся рядом с залом выступлений, сидел Осип Мандельштам и ел чечевичные лепешки, запивая остывшим морковным чаем. Рядом с ним на краю скамьи расположился молодой поэт Иван Грузинов.

— Молодой человек, — говорил Мандельштам Грузинову, — каждый предмет должен оставаться самим собой! Запомните, молодой человек, вы можете делать что угодно со стихами, но они должны оставаться настоящими стихами. Вы поняли, молодой человек?

Грузинов смущенно пролепетал:

— Да, но…

— Никаких «да», никаких «но»! — гневно воскликнул Мандельштам. — Стихи должны оставаться стихами, а не подопытными лягушками. Поэт, если только он поэт, никогда не будет оплевывать поэзию, как это делают всякие Хабиас-похабиасы и все, которые хотят замаскировать бездарность. Запомните: маскарады не бесконечны, их век — одна ночь или день!

Мандельштам резко поднялся, считая, что беседа окончена. Он посмотрел на недопитый чай и направился к выходу. В это время я входил в буфет, и мы столкнулись.

— Осип Эмильевич, куда вы?

— Милый Рюрик, если б у меня был дом, я сказал бы, что иду домой.

Я засмеялся.

— Но вы же где-то ночуете?

Мандельштам ответил:

— Иметь крышу над головой не означает, что ты имеешь дом. По правде говоря, сейчас ни у кого нет дома, мы все кочуем, как цыгане. Но только без их веселья и песен. Наши шатры — комнатки в уплотненных квартирах буржуев и немногих аристократов, оставшихся здесь. Они готовы нас утопить в ложке воды, но, к счастью для нас, у них осталась только вода, а все серебряные ложки они выменяли на муку и сахар.

— А диспут? — Я улыбнулся, прекрасно понимая, что Мандельштама он не интересует.

Осип Эмильевич ответил:

— Завидую вам, Рюрик, вы все это принимаете всерьез или только делаете вид. Почему Толстой, Диккенс, Достоевский, Флобер не занимались диспутами? Они сидели и писали, лежали и писали, гуляли и размышляли. Вы все это не хуже меня знаете, но, очевидно, театр любите больше.

Он улыбнулся той улыбкой, которой никогда не улыбался посторонним, — теплой, детской, неповторимой. Затем простился и вышел на улицу. В это время ко мне подошел молодой поэт Николай Берендгоф.

— Рюрик Александрович, я принес вам новые стихотворения, это уже после книги «Цель смелых».

— Слышал о ней. Вы должны гордиться. Книга понравилась Борису Пастернаку.

— Я чуть в обморок не упал, когда об этом узнал, — ответил Николай. — Теперь мне хочется, чтобы этот сборник понравился всем.

Я улыбнулся и вспомнил в эту минуту о Борисе Леонидовиче, с которым одновременно начал печататься во многих футуристических сборниках, не будучи знакомым лично. А первая наша встреча произошла недавно в Москве. Но стихи его мне нравились всегда. При встрече меня поразила его манера разговаривать — порывистая, состоящая из недомолвок и как бы нанизанных друг на друга фраз, сталкивавшихся и мешавших друг другу, но иногда выстраивавшихся в колонну и ослеплявших блеском и глубиной мысли. Это особое свойство одаренных натур не было для меня новинкой. Таким качеством обладал и Андрей Белый, но у него в последнее время оно доходило до смешного.