Рюрик Ивнев - Богема

Тем временем Кожебаткин продолжал теребить расписку Есенина и повторял:

— Это черт знает что такое!

— Не волнуйтесь, все уладится. — Я старался успокоить его.

— О, если бы это вам удалось! Понимаете, я хотел издать эту книгу особенным образом, на роскошной бумаге… Таких изданий теперь нет в России. Это было бы образцовое издание.

— А вот он и сам идет сюда. — Я протянул руку в сторону подходившего к нам Есенина.

За ним мягкой, вкрадчивой походкой, похожей на поступь кошки, собирающейся съесть мышь, шел поэт Клюев. Опустив глаза, сложив белые, пухлые, как у архиерея, руки на животе, он, казалось, занят был только тем, как бы пройти незамеченным, а между тем каждый его жест был направлен к тому, чтобы обратить на себя внимание. Одет он был в поддевку, из-под которой скромно выглядывала голубая ситцевая рубаха с крапинками.

Увидев нас, Есенин замахал рукой. Присутствие Кожебаткина, по-видимому, нисколько его не смутило. Подойдя к столику, он как ни в чем не бывало поздоровался и весело сказал:

— А мы сидели в другом конце комнаты и не видели вас. Николай вот из Питера приехал.

Клюев, стоя рядом с Есениным, к удивлению спекулянтов и их разряженных дам, отвешивал всем низкие поклоны, три раза истово перекрестился и лишь после этого решил сесть к нам за стол, улыбнувшись мне одними глазами. Мы были хорошо знакомы. А издателя окинул быстрым взглядом.

— Кожебаткин, знакомьтесь, это мой друг Клюев, — сказал Есенин.

Александр Мелентьевич привстал со своего места.

— Клюев! Я очень, очень рад. Ваши стихи…

— Будет врать! — перебил Есенин. — Ничьих стихов ты не любишь, просто у тебя издательский зуд.

— Я стихов не пишу, — певучим голосом, растягивая букву «о», точно резину, произнес Клюев, — бросил…

— Позвольте! — воскликнул Кожебаткин. — Но ведь только что вышел сборник ваших стихов!

— Ну, это так, — неопределенно ответил поэт.

— Да ты ему не верь, — засмеялся Есенин. — Он самому себе не верит! Ни одного слова правдивого не скажет…

Клюев посмотрел на него своими как бы умышленно обесцвеченными глазами и вдруг, изменив протяжный тон на скороговорку, произнес быстро и ловко, точно осыпая противника ударами:

— Ну, ну, а правда-то какая, какая правда, скажи, а? Ты ее видел, да? Щупал, трогал? Что она — как девкина грудь или как бычачий хвост?

Есенин, щуря свои лукавые глаза, заливался звонким смехом.

— Боже мой! До чего я его люблю, — говорил он сквозь смех, — и до чего ненавижу! Шельма, скот, божий человек.

— А ты, Сережа, брось Бога-то гневить, — снова перешел на протяжный тон Клюев.

— Так ты ж в Бога не веришь, — дразнил его Есенин.

— Я, может быть, и не верю, а сердце верит.

В это время к нам подошла Ольга Павловна.

— Вы будете обедать?

— Уже заказали Марии Павловне, — ответил я за всех.

— Чем вы нас будете сегодня кормить? — спросил Есенин.

— Сегодня замечательные слоеные пирожки, вами любимые. Ваша компания уместится за одним столом? Не будет тесно?

— В тесноте, да не в обиде.

— А вам тоже обед? — обратилась она к Клюеву.

Тот поднял на нее свои светло-серые глаза. На одну секунду их зрачки встретились. Произошла какая-то таинственная перекличка в бездонных глубинах глаз того и другого.

Его глаза были скорее приятны, ее — отталкивающи. Но я заметил (или это так показалось), что между ними было что-то общее.

После небольшой паузы Клюев ответил:

— Мне дайте стакан холодной воды.

Ольга Павловна натянула на свои тонкие змеиные губы «светлую улыбку». Есенин фыркнул. Клюев отнесся ко всему этому с невозмутимым спокойствием.

— Я уже откушал, — пояснил он, — а пью я только воду.

— Врешь, — захохотал Есенин. — Ты дуешь водку и чай, черный, как чернила.

— Может, и пил, да перестал, — небрежно бросил Клюев и три раза мелко-мелко перекрестил рот.

— Сергей Александрович, — произнес наконец давно приготовленную фразу Кожебаткин, — когда я смогу получить от вас рукопись?

— В самое ближайшее время.

— Это очень неопределенно, — нахмурился издатель.

— Послушай, Сережа, — тут я вмешался в разговор, — ты дурака не валяй. Александр Мелентьевич мне все рассказал.

— А ты чего лезешь? Адвокатом нанялся?

— Ты его не обижай, — запел Клюев, обращаясь к Есенину, — он у нас такой хрупкий, как сахарный ангелочек.

— Ангелочек, ангелочек, — засмеялся Есенин, — а все свои дела устраивает больно уж по-земному.

— Какие дела? — Я взглянул на Есенина с удивлением.