Василий Шаталов - О дереве судят по плодам

— И стал я думать: что же мне делать? — продолжал Коюнлиев. — Думал-думал и придумал. Когда старший чабан отправлялся-с овцами на выпас, я, крадучись, незаметно уходил следом за отарой. Иногда, чтобы не обнаружить себя, обдираясь до крови, полз, как солдат, по-пластунски. Потом прятался где-нибудь за барханом, и не теряя из виду отару, тихонько сидел до утра. А утром, как только бригадир поворачивал овец обратно, к колодцу, на водопой, я уже был на месте, весело валялся на кошме и делал вид, что отдохнул и ночь провел на славу.

Последние слова рассказчика вызвали дружный смех гостей и родственников Сапармамеда. Смеялся даже мрачноватый шофер Четджан. При этом он настойчиво и демонстративно посматривал на часы, давая мне понять, что беседа затянулась и не пора ли назад, в Казанджик?

Подпасок Гарли оказался сметливым парнем, он приглядывался к работе бригадира, изучал травы, их свойства. По крупицам, по крохам накапливал тысячелетний чабанский опыт. Мужал… И с каждым годом уверенней и крепче чувствовал себя в пустыне.

В тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году Гарли Коюнлиеву было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Самое высокое его достижение — сто пятьдесят семь ягнят от каждой сотни овец.

— Да. Время идет быстро, — раздумчиво произнес Гарли, — и нелегко за ним угнаться. Честно говоря, я уже немного поотстал. Теперь есть бригады, которые обошли меня в соревновании, вырвались вперед. Токи Джанабаев, Оразклыч Эгриев, Машад Аманниязов — вот кто сейчас достиг большой высоты в нашем деле. Но мы со своим помощником, молодым коммунистом Курбанназаром Шаназаровым не думаем сдаваться, — подымаясь с кошмы, уверенно сказал Гарли, и в синих глазах чабана засверкали веселые искорки.

Попрощавшись, мы выехали из Бургуна. По пути трижды пересекли Узбой. Наступила ночь. Ветровое стекло было приподнято, и в кабину врывался сухой теплый ветер.

Я нетерпеливо поглядывал на часы. Во что бы то ни стало мне хотелось успеть к поезду, который уходил из Казанджика ровно в полночь.

Когда кончился степной такыр, вдали, у черного подножья гор засверкали ночные огни райцентра. Мы уже въехали на окраину, вдруг совершенно неожиданно машина влетела в глубокую рытвину, подпрыгнула и остановилась, а нас окатило горячей водой из радиатора. И я понял: к поезду мне не успеть. Оказалось, порвался ремень вентилятора и отлетел патрубок.

Но шофер удивительно быстро устранил неисправность и подвез меня прямо к вокзалу за несколько минут до отхода поезда.

В последний раз я взглянул на Четджана. Он сидел в кабине с гордым видом победителя и хмуро улыбался. Весь его вид как бы говорил: «Пустыня, брат, коварна и шутить с ней опасно, но человек сильнее пустыни. Это факт».

Горы хмурились. Сумеречная мгла пала на Гаурдакскую долину, над которой сгрудились лиловато-серые облака. К вечеру огненная ветка молнии прожгла тучи, и вслед за этим над горами и долиной с чудовищным треском раскололось небо, из края в край прогромыхал гром.

Пошел дождь. Сперва робко, почти неслышно. Потом — все сильней, все быстрей. Вскоре он перешел в ливень. На улицах поселка вскипели бурные потоки и хлынули к подножью горы, в широкий сухой каньон, в котором бурлила и пенилась темная вода.

Ливень в горах!.. Это рождает паводок, имя которому — сель. Бывает он нечасто и длится недолго, но стихийная сила его страшна своей стремительностью, дикой слепой яростью. Во время селя гудят и грохочут ущелья, по которым со скоростью курьерского поезда мчится могучий поток. Он может сокрушить любую преграду: вырвать дерево, опрокинуть автомашину, сорвать палатку, снести мост, повалить металлическую опору.

Владимиру Седлецкому самому еще ни разу не приходилось встречаться с селем. Но рассказы, слышанные от старых геологов, произвели на него глубокое впечатление.

…Приникнув к окну, Владимир вглядывался в непроницаемую темень. Ему казалось, что кто-то невидимый стоит во дворе и плещет в окно из полного ведра. Несколько раз прокатывался гром и сильно вспыхивала молния. В течение секунды Седлецкому удавалось увидеть и струи дождя, и мокрые крыши домов, и черный бурлящий каньон в низине.

Владимир ждал, что вот-вот ливень перестанет или, по крайней мере, сбавит свою силу и тогда можно лечь и спокойно уснуть. Но ливень не затихал. Наоборот, он припустился еще дружней и гуще. Вместе с этим в сознании Владимира росла тревога и… решимость уйти из дома. Уйти сейчас же, немедленно…