Петр Проскурин - Исход

Есть такая рыба — кит. Большая, что станционная водокачка, с огненными глазами.

«Помолился Иона господу богу из чрева кита, и бог…»

Гигантский взрыв бензохранилища на Россоши после разгрома Трофимова явился полнейшей неожиданностью для Зольдинга, была усилена охранная служба на дорогах; Зольдинг отдал приказ: арестовывать при малейшем подозрении и при малейшем неподчинении — стрелять, поступили сведения, что группа человек в пятьдесят из отряда Трофимова все-таки прорвалась и ушла дальше в глубь лесов, за Лешачьи болота, говорили, что и сам Трофимов тоже уцелел. Зольдинг в душе поклялся доконать Трофимова, чего бы это ему ни стоило.

Скворцов и все его десять человек скоро почувствовали за собой погоню. Раз в стороне, далеко позади, взбрехнула собака; еще и еще; они остановились и прислушались. Было тихо, для такой темной и жестокой ночи слишком тихо.

Скворцов про себя выругался и повел группу дальше, круто свернув в лес; километров через десять перед рассветом они остановились на опушке передохнуть и напиться; только-только занималась заря, у самой опушки держался понизу туман. Просыпались птицы, кричали перепела, и начинало различаться небо. Скворцов облегченно вздохнул, было чувство возвращения в привычный, безопасный дом, где тебя ждут и рады.

Они быстро шли дальше. Еще встречались на пути крупные села с немецкими и власовскими гарнизонами, они далеко обходили их, черт их знает, что еще там изменилось за то время, пока они ползали вокруг базы. Скворцов шел и все думал об этом, и Шура шла за ним; она хорошо ходила и почти ни разу не споткнулась; они прошли достаточно долго, все с тем же ощущением, что за ними кто-то следит из темноты, и начинало уже светать. Серо проступали стволы осин и берез; и все облегченно вздохнули, потому что днем все-таки веселее было идти и виднее; они не присаживались (только однажды напились из ручья), шли весь день; в следующую ночь они устроились в сухом дубовом лесу, всухомятку поели хлеба, холодной вареной картошки и луку с огурцами; огурцы Матрены Семеновны были крепкими, вкусными, невероятно вкусными, и, несмотря на сильную усталость, все долго не могли уснуть; завтра к вечеру они должны были выйти к стоянке отряда, и все об этом думали; и хорошо было чувствовать себя, в полнейшей безопасности, наедине с лесом и небом, все оттаивало изнутри, и Юрка стал необычно болтлив и скоро уснул, подтянув колени к подбородку. Скворцов приказал всем спать; погони не было, и он радовался, как хорошо все получилось, и благодарил Кузина за этого немца, Адольфа Грюнтера, он его так и не увидел, но запомнил на всю жизнь, и это само по себе странно. Он никогда не видел человека и был ему благодарен, точно хорошо знал; он все не мог уснуть; господи, сказал он себе, называя далекое, знакомое с детства имя, полуслепая бабушка Настюха так всегда молилась, и все повторяла свое: «Господи, господи…» «Господи, — сказал он, — как мне сейчас хорошо, и лес есть, и небо, и Шура, и я сделал свое, и доволен. Меня не убили, и опять лес шумит. — И он почувствовал, что уснуть все равно не сможет. — Теперь я знаю, чего мне не хватало, — сказал он. — Мне не хватало вот этого покоя, я жил, как зверь, и все боялся. И мне не хватало одного — кусочка тишины и вот этого лесного покоя, когда не надо бояться, что тебя выследят и убьют. Какая хорошая, добрая эта земля, — сказал он, — какая она огромная и добрая».

Скворцов лежал на спине и, глядя в небо, видел клочок неба между деревьями и две звезды, и ему еще никогда не было так хорошо; он лег поодаль от других, нарвал охапку травы и папоротников, и теперь зелень под ним медленно согревалась, и спине было тепло, как если бы он лежал на горячем песке.

Кто-то встал над ним, опустился на колени рядом, и он обрадованно и облегченно вздохнул; он знал, Шура обязательно придет, он подвинулся, и она тихо легла рядом и поцеловала его. За что все это мне? Разве я чем-нибудь заслужил?

— Я не могу спать. А ты?

— Я тоже.

— Как хорошо, Володя, — вздохнула она.

Скворцов ничего не ответил, лишь обнял за плечи, ее голова лежала у него на руке.

— Ты меня никогда не обидишь? — Она снова, как тогда, в первый раз, быстро накрыла ему ладонью губы. — Прости, какую глупость я сказала. Не надо, не говори ничего. Это потому, что такая ночь, такая ночь! Слушай, Володя, я хочу сказать… понимаешь, я, я…

— Не надо, родная, молчи.

Она подождала, потом вздохнула и губами коснулась его щеки: