Рустам Валеев - Земля городов

Мы вышли в Никольском поселке и пошли тихой улочкой мимо густых палисадников.

— Знаешь, какую машину мы испытывали?

— Бульдозер?

— Бульдозер и рыхлитель вместе. И название-то пока скучное — агрегат ДЗ. Испытание, скажу тебе, было жесткое, не землю, а гранитную гору рыли. Мы все окрестные леса обшарили, пока эту горушку отыскали. Агрегату любой грунт нипочем, будь то скала или вечная мерзлота. Там, где появится ДЗ, поубавится буровзрывных работ.

— Ты победил «Катерпиллер»!.. — Мне радостно от его удачи и от мысли, что, может быть, со мною первым он делится так открыто, так непосредственно.

У подъезда стоял Билял, явно поджидая нас. Отчим пожал ему руку, и тут же на его лицо наплыло сосредоточенно-скучающее выражение. Он положительно не знал, о чем говорить с моим братом.

— Пожалуй, я вас оставлю, — сказал он с непреклонными интонациями в голосе.

Оставшись вдвоем, мы закурили и присели на скамейку.

— Дело в том, — заговорил он тотчас же, — дело в том, что Катя Свидерская в настоящий момент живет в заказнике. Да, в пятнадцати километрах от городка.

— И ты…

— Дело в том, что я собирался туда.

— Хорошо, что ты вовремя опомнился, — сказал я, испытывая какое-то злорадное чувство.

— Ерунда… в общем, за эти дни мы с Аней о многом переговорили, и я… вот если бы ты знал женщин, ты бы меня сразу понял! Мужчины, э-э! — полигамны, в этом их несчастье, верность для них штука благоприобретенная. Конечно, развитый интеллект удерживает мужчину от разнузданности. Но мозг устает, засыпает, и в ход идут инстинкты…

— Надеюсь, этакую чушь не докторша наплела?

— Как ты мог так подумать! — почти с обидой сказал он. — Аня такая чистая, искренняя… Она глубоко несчастна. Вот, знаешь, разочарование иной раз оставляет в человеческой душе…

— Незалечимые раны.

— Да, да! — подхватил он истово. — И чем чище человек, тем он беззащитней. Ты не спорь!

— А это бесспорно, — сказал я.

Он сник, надулся, наконец со вздохом произнес:

— Когда-то мы с тобой говорили подолгу и всерьез.

Это была правда. Когда-то мы говорили подолгу и всерьез, и так было бы и теперь, если бы только оба мы могли вернуться на десять лет назад. Впрочем, ему и не надо было бы возвращаться. Я мог бы ему сказать: «Тебя не научили заботиться о себе самом. Но не это самая главная твоя беда. А главная в том, что о других ты не умеешь заботиться. Уменья-то, может быть, и хватило бы, но вот чувствительности не хватает — понять, что ты необходим кому-то». Я мог бы ему сказать это лет лет десять назад.

Для него сейчас едва ли не самоцелью становилось — самому распоряжаться собой, а всякая цель, становясь самоцелью, развивает в человеке эгоцентризм. Впрочем, в применении к Билялу, может быть, и сильно сказано, но что-то в этом роде теперь за ним водилось. Иначе чем же объяснить его полнейшее забвение Дели, нет, не образа, когда-то, может быть, любимого, а просто ее теперешних забот, огорчений, может быть, даже состояния беды.

Перед нами электрический самовар, большие фарфоровые чашки и блюдца, колотый сахар, синеющий в широкой любезной сахарнице. Семейное чаепитие просто и прекрасно, и оно поражает меня своим удивительным значением, ценностью.

Напившись чаю, отчим улыбается извиняющейся улыбкой:

— Я что-то приустал. И очень хочу спать. — Что-то лукавое слышится в простых его словах, что-то присущее только здоровым людям, удовлетворяющим здоровые естественные желания.

Мама убирает со стола, а потом мы уходим в мою комнату и садимся рядышком на диван. Комната освещена лишь уличным фонарем, И мама плачет, Осознание угрозы, тем более внезапной, приходит потом, когда она минует. Это плач как бы во вслед страху, как скорбное торжество над ним. Слезы текут обильно, без напряжения и, наверное, без боли в глазах, текут, не искажая ее лица, а только просветляя.

Впервые мама не таилась от меня. И тот вечер, когда она облегченно плакала, и последующие вечера были наполнены разговорами о минувшем, о каждом из нас в отдельности и вместе. По крайней мере три вечера занял ее рассказ о том, как она оставила городок, как встретила Булатова… Она любила отчима, в этом я ничуть не сомневался, любила и не скрывала своей нежности к нему, и не таилась от меня. Да и слишком расточительно было бы скрывать и сдерживать чувства, не ограниченные силой, но ограниченные временем. Временем, что поделаешь, ведь они были совсем не молоды.

В глупом счастливом неведении я считал, что без меня им не обойтись на новой ступени их жизни. Но мама вскоре же прекратила наши вечерние беседы. Излившись мне, она тут же стала тяготиться моим присутствием. Но, удаляя от себя, она несомненно хотела бы поручить меня кому-то надежному.