Рустам Валеев - Земля городов

— Дай мне пальто, — сказал он матери.

Мы прошествовали с ним к двери, мама затворила за нами дверь, а докторша, опережая нас, побежала вниз. У подъезда действительно стояло такси, но каково же было мое удивление, когда я увидел сидевшего в нем Биляла.

— Погода хорошая, дядя Зинат, — заговорил он, открывая дверцу. — А в парке так чудесно! — Он явно смущался, но отчим не обратил особого внимания на его присутствие.

Пожалуй, они обойдутся без меня, подумал я.

Они вернулись примерно через час. Я увидел подъезжающую машину из окна и вышел встречать. Но мог бы и не выходить. Аня и Билял уже стояли по бокам у Булатова и готовы были сопровождать его. Машина ушла. Булатов вдруг сказал:

— Я, пожалуй, посижу на скамейке. Ступайте, ступайте, молодые люди, — проговорил он ворчливо и нежно, и докторша с Билялом, переглянувшись, отправились прочь. Булатов сказал хвастливо: — Послезавтра они приедут опять. А там я и без провожатых смогу. Ну, идем. Э-э, какой ты унылый! Но зато сегодня ты должен обыграть меня в шахматы.

— Почему? — удивился я.

— Сегодня мне явно не хватает сосредоточенности, не то что у тебя.

И вот — день за днем, день за днем — отчим вставал рано и делал гимнастику, через день ездил в парк, а вечерами мы играли партию-другую в шахматы. Но даже сейчас он говорил все то же:

— У меня ничего не болит, но мне абсолютно не хочется даже пальцем шевельнуть. Надо, чтобы это прошло.

Однажды, выйдя в коридор, я услышал шелестение воды в ванной. Вот открылась дверь ванной — отчим стоял голый по пояс и растирал свое порозовевшее тело скрученным в жгут полотенцем. Мышцы под кожей вздрагивали пульсирующими толчками.

— Я встал под рожок и сразу пустил самой что ни на есть ледяной воды. У меня не хватило бы терпения, да и смелости, плескать ладонями.

Он становился бодрей с каждым днем. Его лицо уже принимало выражение озабоченности, раздумий, каких-то одному ему известных сожалений. Он всерьез схватился со своей, как он называл, ленью и побеждал ее, Он оглядывал себя как механизм, до скрытых тайн которого он вознамерился дойти. Он гордился, что познает свой организм до тонкостей и при желании может им управлять. Иногда он начинал чихать и покашливать и говорил:

— Могу ручаться, что сейчас во мне меньше моих семидесяти килограммов. Это как закон: стоит похудеть, как я тут же простужаюсь.

Рисковая закалка все-таки отомстила за себя. Отчим занемог, температура подскочила к тридцати девяти. Участковый врач определил грипп.

— Нет у меня никакого гриппа, — ответил отчим, — у меня воспаление легких.

Он оказался прав. И опять мама по целым дням пропадала в больнице. Через неделю она сказала устало:

— Я больше не пойду к нему. У него отчаянные отношения с персоналом. Они его терпеть не могут.

Я поехал в больницу, и встреча с лечащим врачом подтвердила отчаяние мамы. Он поднимается в пять утра, с невыразимой обидой говорила докторша, проскакивает в коридор и делает зарядку, а потом лезет под холодный душ, Она так и сказала — лезет, чему я не мог не улыбнуться.

— Но, слава богу, сегодня придет профессор, — сказала докторша в заключение. — И я надеюсь, выпишет вашего отца раньше срока.

Потом, мне рассказывали, явился профессор и будто бы тут же спросил: «Постойте, не тот ли вы Булатов, с которым мы познакомились в больнице трубников? Ага, мы немножко вас подлечили, а там вы сами справились! Так чем же не угодил вам больной?» Врачи ответили, что Булатов нарушает режим, у него пневмония, а он делает зарядку в пять утра в студеном коридоре. «Это не нарушение, — будто бы ответил профессор, — что еще?» — «Он обливается холодной водой». Тут профессор конфиденциально наклонился над Булатовым и спросил: «Будьте добры, как вы… словом, я никак не решусь начать обливания…» Булатов будто бы ответил: «А вы станьте под рожок и сильно отверните кран, так что и отскочить не успеете». Профессор одобрительно расхохотался, тем самым посрамив въедливых коллег.

Через два дня отчима выписали из больницы. Мы поехали домой трамваем.

— Ты хорошо сделал, что приехал за мной один, — сказал он. И счел нужным пояснить: — Женщины слишком чувствительны. А когда долго болеешь, неизвестно, что больше тяготит — сама болезнь или сострадание окружающих. Милый мой, сто лет мы с тобой не разговаривали! Я победил «Катерпиллер»… немного даже грустно, я знаю эту машину лет тридцать и, не скрою, люблю ее. Но больше мы в ней не нуждаемся… Давай выйдем.