Марк Гроссман - Годы в огне

Где-то на востоке, может, близ Уфы, а может, уже в Аше, 5-я армия Тухачевского теснила дивизии Колчака, пробиваясь к Челябинску, этим желанным воротам в Сибирь. И все, кто теперь двигался к району боев, так или иначе попадали в круговерть грозной войны, в пламя огненной уральской метели. И Кузьме, разумеется, было не безразлично, зачем и куда едет этот странный и вызывающий уважение своим мужеством и сдержанностью подросток.

— А ты, чай, кадет, — что-то решив про себя, внезапно сказал Важенин. — Я сразу догадался. К белым утекаешь небось?

Мальчишка пристально посмотрел на Кузьму, но отозвался, против ожидания, спокойно:

— Не кадет. А ты кто?

— Я? Моряк. Балтиец.

— Белый?

— Господь с тобой! Белых балтийцев по пальцам счесть можно. Анархисты, те, верно, встречаются. А белых — единицы.

— Вот я и спрашиваю: может, ты — белая единица?

Кузьма рассмеялся.

— Мы с тобой теперь на красной земле. Будь я белый, разве признался бы первому встречному?

— Стало быть, белый?

— Почему же?

— Сам говоришь: красная земля. Коли красный — то и скрывать нечего.

Кузьма покопался твердыми, как сучки, пальцами в затылке, весело прищурился.

— Это ты, пожалуй, верно заметил. Туман ни к чему. Про коммунистов слыхал?

— Слыхал.

— Так вот, я — коммунист, Александр. Большевик то есть.

Мальчишка воззрился на матроса бычком, погрыз рыбешку, полюбопытствовал:

— Домой едешь?

— Как сказать? И да, и нет.

Лоза чуть приметно улыбнулся.

— Не веришь, что ли? — удивился Кузьма.

— Чего темнить? Как это: «И да, и нет»?

— Не темню. «Да» — потому, что и в самом деле в свои края добираюсь, в Челябу. А «нет» оттого, что Челяба, как тебе, может, известно, у белых еще, — Важенин вздохнул. — Коммунисту негоже ждать, когда ему родной город от врага дядя очистит.

— И что же?

— А то, что в армию спешу, парень. В 5-ю красную армию.

Последние слова матроса явно заинтересовали подростка. Он сосредоточенно посмотрел на Кузьму, даже подвинулся ближе, но тут же снова замер, будто молча укорил себя в неосторожности.

Матрос заметил это движение, попенял:

— Тебя не разгадать. Все спрашиваешь да глазами тычешь, а о себе ни слова.

— Каков есть… — покосился на него мальчишка и отодвинулся.

— Нет, брат, меня не проведешь: ты все же кадет и к Колчаку тянешь. А может, даже и связной какой-нибудь, из Москвы, там тоже недобитая контра есть. Или с юга, от Деникина. А то еще хуже: шпион.

— Я не шпион.

— Это каждый так скажет. Шпик, он разве признается.

— Заболтал ты меня совсем, — насупился мальчишка. — Не в чем мне признаваться.

— Не в чем, выходит… А документ у тебя какой-нибудь есть? Мандат или справка?

— Мандат?.. — помедлил юнец. Он на мгновение задумался, но тут же тряхнул русыми прямыми волосами. — И так проживу.

— Нету, я так и думал. А что у тебя есть? Или кто? Отец? Мать?

— Один я… — подросток совсем потемнел лицом. — Никого…

Лоза низко наклонил голову, но все же Важенин заметил, что на лице у него выступили красные пятна. Подросток волновался, или сердился, или гневался на тех, кто погубил его родных, а может, и на него, Важенина, что пристает с вопросами.

Наконец укорил:

— Завалил ты меня словами. Молчать не умеешь.

И глаза его заблестели, кажется, от слез.

Важенин придвинулся к подростку и, повинуясь безотчетному чувству, погладил его по мягким и ярким, будто нити кукурузного початка, волосам.

Это движение вызвало у Лозы совершенно неожиданную реакцию (Кузьме даже показалось, что малый вот-вот заплачет снова), и он выпалил злым, скрипучим голосом:

— Я тебе что — девчонка, что ли, оглаживать меня?

— Ну, не сердись, — смутился Важенин, — совсем не думал обидеть. Не злись.

Подросток внезапно подсел к матросу, спросил, напряженно глядя ему в глаза:

— А ты, и верно, красный? Правда — балтиец?

— Да. Не в правиле у меня людей обманывать.

— А чем докажешь?

— Документ есть.

— Документ — бумажка. Всякую написать можно.

— Там печать.

— Их тоже делают. Из картошки, мне говорили.

— У меня настоящая.

Подросток недоверчиво покрутил головой.

— Не все то правда, что в сказках говорится.

Он повздыхал немного, точно решал в уме мудреную задачу, и вдруг предложил:

— Ты о себе без бумажек скажи. Тогда и видно: какой человек.

— Экой крутой, — все зараз!

— Ну, коли язык болен, — молчи.

Кузьма ухмыльнулся.

— От тебя не отнекаешься. Добро, все одно иных дел нет. Можно и поболтать. Однако — условие.