Михаил Толкач: Не уходя в атаку

С горечью смотрел Палкин вдаль: впервые в жизни он должен бросить состав на перегоне. По традиции машинистов — позорный проступок. Да и товарища потеряли. Но он не порицал Демину: из-за одного, даже очень близкого тебе человека нельзя рисковать жизнью сотен людей. И все же на душе у него было тяжело, больно в груди.

Поезд как-то виновато остановился. Палкин хотел дать сигнал прибытия, но вместо свистка вверху вырвался шумный хрип: давление пара скатилось до нуля. И машинист устыдился такого гудка.

От станции к эшелону спешили люди в военной форме. И от состава к паровозу тоже бежали. Впереди всех — поджарый атлет, громко ругаясь. Он подскочил к Палкину.

— Водовоз! Дать тебе по морде! — заорал верзила, замахиваясь на машиниста. — Завез, сволочь, к немцам!

У Деминой дрожали руки, но она подняла пистолет, чтобы выстрелом вверх испугать беженцев, защитить машиниста от самосуда. Но люди сами оттащили верзилу.

А крикливая жена стрелочника нагнула голову Палкина и поцеловала его в лоб.

Поздней ночью вкатилась на станцию дрезина, Беженцы кинулись к ней за вестями. Зоя искала Акулова, спросила толстого водителя. Тот ответил, что начальник станции с Морозом и комендантом едут где-то на автомашине. Она поняла и поникла и потихоньку пошла в темноту, туда, где натруженно урчали моторы. Крупная горькая слеза выкатилась из самого сердца, плеснулась в глаза.

На завалинке чужого дома примостилась семья коренастого стрелочника. Жена снова ворчливо отчитывала мужа, укладывая спать ребятишек.

Неподалеку от них под покосившимся забором сидели Палкины. Трофим Федотович держал з руке холодные пальцы жены. Внучка прижалась к его широкой груди, сквозь сон спрашивала:

— Деда, а там что серое показывается?

— Там — рассвет... .

Внучка теснее прижалась к деду. Нежная горячая щека девочки обожгла старого человека. На его усах осела соленая роса.

Москва,

1956—1957 гг.