Михаил Толкач - Третий эшелон

Повесть

Эшелон военных железнодорожников входил на узловую станцию. Пролязгав мимо двухэтажной будки сигналиста, он остановился у высокой бетонной площадки, рядом с низкими красными казармами и складами.

Тугие двери теплушек, как по команде, с визгом раскрылись. На грязный, затоптанный, весь в пролысинах снег выскочили люди, на ходу нахлобучивая серые шапки, поправляя брезентовые ремни, застегивая новенькие телогрейки защитного цвета. Подняли такую сумятицу, что стая ворон испуганно взмыла над ветвистым пристанционным садиком.

«Эко, горластый народ собрался! Птице и той покою нет», — подумал Александр Федорович Листравой, стоя у раскрытой двери вагона и щуря на солнце добродушные ярко-голубые глаза. Он плотнее запахнул полушубок, с интересом посматривая по сторонам.

Вот парни помоложе затеяли игру в снежки. К ним присоединились девчонки, озорные, визгливые, насмешливые. Хорошо пробежаться, разогнать кровь после такой езды в тряском вагоне.

Подышать свежим воздухом вышел и стрелочник Еремей Пацко. Коренастый, нос картошкой. В шинели и он имел боевой вид. К нему подошел связист Парфен Хохлов — высокий, худой, с конопатым лицом и строгими глазами. Стоят, покуривают…

Листравому приятно смотреть на них, таких неторопливых, уравновешенных.

Жизнь эшелона между тем идет своим чередом.

Дневальные наводят чистоту в вагонах. Возле кирпичного здания человек пять, фыркая и охая, обливаются до пояса холодной водой. На солнце поблескивают их мокрые оголенные тела.

— Еще, ох, еще! — стонет молодой крепыш, подставляя спину струям ледяной воды.

— Пожалуйста!

Проворная девушка в аккуратной шинельке бросила парню на спину пригоршню снега, который, растаяв, скользнул по мокрому телу за пояс.

— Ах, так! — Парень изловчился, схватил девушку в охапку и, усадив в ближайший сугроб, стал тереть ей лицо снегом:

— Не балуй, Наташенька, не балуй, золотце, не балуй!..

— Увидит Пилипенко, покажет вам «золотце»! — проговорил командир в серой ушанке, выглядывая из вагона.

«Этот Краснов, до всего ему дело!» — неодобрительно покосился Листравой на командира, застегивая полушубок и ногой прикрывая дверку чугунной печки.

Девушка, наконец, вырвалась, вскочила и отряхнула шинель. Потом задорно и насмешливо прокричала:

— За нас не беспокойтесь, товарищ Краснов!

Часовые строго прохаживались вдоль состава.

Они и сами были не прочь порезвиться, но устав…

От эшелона, пугливо озираясь, уходили двое парней, стараясь незаметно ускользнуть за высокий забор.

Передний — в ватнике и лихо сдвинутой на затылок шапке — снял с плеча автомат, без колебания боком протиснулся в пролом, на ту сторону, и требовательно сказал:

— Живее, Цыремпил!

Второй — парень монгольского облика, скуластый, с насмешливыми черными глазами — торопливо юркнул в заборную щель, но зацепился прикладом за доску и едва не упал. Товарищ быстро поддержал его.

За оградой простирался пустырь с почернелыми ноздреватыми сугробами. Вдали темнело невысокое строение с односкатной крышей и толстыми короткими трубами, похожее на свинарник.

— Не опоздать бы, Илья, — Цыремпил тревожно оглянулся, замедляя шаги, прислушался к гудкам паровозов. Ему все время казалось, что эшелон вот-вот отправится. Их могут посчитать дезертирами.

Товарищ его пренебрежительно повел крутыми плечами, кивнул на темное здание:

— Близко. Не трусь.

Они подбежали к строению. Илья прислонил к дощатому углу автомат, поспешно начертил на стене — небольшой круг, затушевал его черным карандашом.

— Тебе первому, — сказал он, заталкивая в диск патроны и азартно сверкая зеленоватыми глазами. — На полета шагов, как и уговорились.

Илья ушел за угол, взглядом поторопил товарища.

Цыремпил отмерил пятьдесят больших шагов, обтоптал снег и приложил к плечу автомат. Сухо щелкнул выстрел.

— Проверяй!

Илья нагнулся к черному кругу и живо обернулся, над головой поднял две пятерни:

— Десятка!

Потом стрелял Илья. Он резанул короткой очередью. В темном здании дико завизжали свиньи. Парни на мгновение растерялись, потом стремглав кинулись к эшелону.

Возле забора их встретил Краснов, подозрительно оглядел, но молча прошел дальше. Они замедлили шаги. Цыремпил заметно покраснел, а Илья вызывающе сунул руки в карманы, насвистывая что-то залихватское.

Александр Федорович Листравой покряхтел по-стариковски, потер поясницу, широко расставил крепкие ноги, обутые в большие сапоги. Окинув взглядом незнакомые пути, прислушался к заливистым гудкам «маневрушек», усмехнулся: