Михаил Толкач - Третий эшелон

Листравой видел теперь только немца с ведром. Живо вспомнился старший сын, убитый недавно на фронте, рыдающая жена, разговор с полуголодными детьми, и в душе поднялась неуемная ненависть к фашисту. «Суп жрешь. По земле нашей ходишь. А мой Алеша?..» Он подступил к пленному вплотную.

В это время Пацко заглянул в ведро, удивился:

— А кормят этих чертей недурно…

— Убивать их надо. Вот! — с присвистом выдохнул Листравой. — Зря хлеб переводят.

Он придвинулся к верзиле, поднес пудовый кулак к носу, второй рукой попытался схватить немца за горло.

— Стоп, Александр! — Стрелочник Пацко перехватил руку Листравого, увлекая его к вагону. С другой стороны стрелочнику помог Хохлов.

Листравой не унимался, кричал, порывался ударить пленного.

— Так нельзя же, — уговаривал его Пацко, — шибко нехорошо!

— Бей их, дядя Саша! — азартно закричал Илья, расталкивая локтями людей. — Дави фрицев!

Боец, охранявший пленных, опомнился, выстрелил вверх.

Немец испуганно озирался, не понимая происходящего, бормотал:

— Капут… Гитлер капут… капут…

Наташа подала ему пилотку, которая свалилась с него в потасовке.

— Сми-и-ирно! — вдруг пронеслась команда.

Голос был резкий, хлестнул как кнутом. Все замерли, вытянулись.

В середину тесного людского круга шагнул щуплый военный с бледным лицом — начальник политотдела Павел Фомич Фролов. Он бесцеремонно оттолкнул Наташу от пленного. Маленькие колючие глаза его пробежали по взбудораженным людям, остановились на напряженной фигуре Листравого, будто ощупали ее. Небольшой энергичный рот скривился презрительно.

— По ваго-онам! — резко крикнул Фролов. Затем указал на пленного: — Убрать!

Железнодорожники отхлынули.

Немцы подхватили своего собрата, водворили в вагон. Боец задвинул дверь, набросил накладку.

Фролов направился к вокзалу.

Вскоре была дана команда выстроиться с оружием у вагонов. Листравой подумал, что виновником этого внезапного сбора является он, и приготовился к отпору.

У вагонов образовались живые бурлящие желто-зеленые прямоугольники. Из конца в конец пронеслись команды, и строй замер.

Группа командиров, среди которых Листравой заметил и Краснова, подошла к шеренге, где стояли Пилипенко и Батуев. Командиры смешались с солдатами, проверили оружие.

Александр Федорович не понимал, что же все-таки случилось. Недоумение его возросло, когда мимо прошли Цыремпил и Илья. Они были без ремней и оружия, позади них брел Пацко с винтовкой в руках наперевес.

— Что случилось? Куда вас?

— На запасной путь, — бесшабашно откликнулся Илья, сильно топая. Брызги грязи разлетались далеко, черными точками крапя серый снег.

Парней заперли в изоляторе. Листравой расспрашивал о случившемся, но никто не мог толком объяснить, а к вагону часовой не подпускал.

Через полчаса эшелон, стуча на стрелках и стыках, ушел дальше, на запад.

Александр Федорович Листравой был старожилом прибайкальского городка. Его дом с резными ставнями и небольшим кудрявым садиком находился в центре поселка железнодорожников. По вечерам у машиниста собирались друзья и знакомые, пели песни, играли в домино, спорили о политике. Поэтому в день отправки эшелона к нему в вагон-кладовую, которую он временно принял, пришло много приятелей. Как водится на Руси в таких случаях, выпили по первой — пригорюнились, опрокинули по второй — заговорили, а когда осталось в бутылках на донышке — песню запели.

Горькое было то веселье. Жена, опустив веки и положив голову на плечо Александра Федоровича, беспрестанно вздыхала, вытирала платочком глаза, вспоминая ушедших на фронт сыновей. Соседки, глядя на нее, тоже вытирали слезы, горевали о своих. Неожиданно в дверях показался сухощавый Фролов, спросил, все ли погружено.

— Выпейте с нами рюмочку, товарищ командир. — Жена Листравого подошла к двери, подала рюмку начальнику политотдела. — Не откажитесь, будьте ласковы.

Было в ее просьбе что-то нежное, материнское, сердечное. И обычно суховатый, сдержанный Фролов конфузливо принял рюмку.

Постепенно провожающие разошлись. Перед самым отходом эшелона в вагон протиснулся давний товарищ Листравого. Он был в замасленной телогрейке, с усталым, припорошенным пылью лицом.

— Ты, Саша, пригляди там за моей Наташей, Зелень еще.

Потом снял шапку, вынул из нее помятый бумажный треугольник:

— В дежурке передали…

Александр Федорович прищурил глаза, разбирая почерк на конверте. Жена торопливо, трясущимися руками отобрала письмо.