Вадим Павчинский - Орлиное гнездо

На всю жизнь запомнилась Федосу первая ночь на новом берегу. После многодневного мотания в океанах-морях непривычной была неподвижность барака и полатей, на которых лежали вповалку приехавшие. Но стоило Федосу закрыть глаза, как начинало мерещиться, будто нары качаются; от этого кружилась голова. Всю ночь тогда ему чудилось, что барак, подобно пароходу, тяжело взбирается на окаменелые волны владивостокских сопок, словно бы поднятые тайфуном и застывшие навсегда.

С окончанием карантина Федос отпросился у отца сходить на вершину горы, к бревенчатой башенке, поглядеть на бухту. Здесь на него воинственно наскочил рослый черномазый хлопчик и чуть было не поколотил. Потом, пряча за спину сжатые кулаки, спросил:

— Ты из деревенских, ага?

Федос ответил, что приехал недавно на пароходе «Петербург». Мальчишки сели на большой коричневый, схожий с куском ржавого железа камень.

— Расскажи, чего видел в морях, — полюбопытствовал черномазый и угостил Федоса горстью орехов, вроде сушеной фасоли. — Китайские, у вас таких не бывает, ешь…

— Я и Китай видел. И другие земли, не знаю только, как называются. Разные, — похрустывая орешками, рассказывал Федос.

Черные, чуть косоватые глаза нового знакомого смотрели на Федоса дружелюбно и, пожалуй, с завистью.

— А я нигде не бывал. Всё тут. У меня дед зато много ездил. Уж если зачнет рассказывать, только слушай! — похвастался городской.

Так они и познакомились — двое мальчишек-одногодков: Федос Лобода и Егор Калитаев. Жил Егорка в том самом домике, что стоял один-одинешенек на вершине Орлиного Гнезда, чуть пониже развалившейся сторожевой башенки.

До отъезда в деревню, назначенную приехавшей партии, Федос успел побывать с Егоркой на пристани, когда прибыла во Владивосток на крейсере «Память Азова» царская особа — наследник цесаревич Николай. Встречали его нарядно одетые люди, было много военных моряков, офицеров, солдат; стреляли крепостные орудия. Федос разочарованно смотрел на щуплого рыжеватого человека в белом морском кителе. «Вот он каков, царевич-то!» — присвистнул с досадою Федос. Ему после бабкиных сказок, ее былей и небылиц, верилось, что цари — люди необыкновенные, у них все не такое, как у простых смертных, у них из глаз молнии вылетают, голос у них как гром небесный, а росту они — великанского. А этот спотыкался на каждом шагу, страдальчески морщил лицо и улыбался иногда, но так невесело, будто хотел заплакать.

«Вот так царевич! — еще раз изумился Федос. — Этак-то каждого мужика обряди, так в тыщу раз виднее из себя царь получится», — рассуждал парень. И ему почему-то вспомнились отцовы слова про каменные ворота, из которых можно было бы построить дом для мужиков-переселенцев.

Ребята проглядели все глаза на пышное шествие будущего российского царя, которому волею простых людей предопределено было стать последним царем на русской земле. Особенно поразился тогда Федос, увидев, как степенные, богато одетые люди окружили коляску цесаревича, выпрягли лошадей и, войдя вместо них в оглобли, покатили экипаж по каменистым владивостокским улицам. «Ура наследнику престола русского!» — истошно вопили вспотевшие купчики, заменившие собою коней. Коляска подпрыгивала на камнях, и лоб его императорского высочества болезненно морщился. При виде людей в оглоблях наследник вспоминал поспешно покинутую Японию с ее рикшами, страшный удар по голове, которым наградил представителя дома Романовых японский полицейский, покушавшийся на жизнь русского цесаревича. Голова болела и сейчас: от ушиба, бесчестья, мрачного похмелья и глупейшей церемонии с коляской, запряженной верноподданными «рикшами».

Через несколько дней Федос и Егор побывали на закладке вокзала и сухого дока. Попы служили молебен, певчие старательно выводили слова песнопений, а наследник престола с припухшим, помятым, непроспавшимся лицом равнодушно положил первые кирпичи.

После закладки дока мальчишки расстались: Федос выехал в уссурийское село Бакарасевку на постоянное жительство.

Накануне отъезда из Владивостока отец Федоса получил в переселенческом управлении свои шестьсот рублей, что сдавал в Одессе под залог. Приторговал на Семеновском покосе у китайца-ломовика старую, низкорослую, изъезженную лошаденку вместе с веревочной упряжью на медных кольцах и громоздкой, тяжелой на ходу телегой на больших колесах, совсем не похожую на привычную крестьянскую повозку. Погрузил на нее домашние пожитки, щелкнул ременным кнутом над ухом задремавшей коняги, свистнул устрашающе и тронулся в заветный путь.