Вадим Павчинский - Орлиное гнездо

— Неужто нельзя у себя док соорудить, чтобы не кланяться каждый раз в ножки соседям. Стыдно просто…

Об этом же думал и Макаров…

Со Степаном Осиповичем Прохору довелось повстречаться еще раз — в 1895 году. Это была их последняя встреча.

Над Тихим океаном сгущались тучи надвигающейся военной грозы: Япония нацеливалась на Россию.

В эти тревожные времена контр-адмирал Макаров и получил новое назначение: он стал командующим русской эскадрой, находившейся в Средиземном море, которую решено было отправить на Тихий океан.

Между этими двумя приездами Макарова во Владивостоке почти ничего не изменилось, если не считать окончания строительства крепостных сооружений и объявления города крепостью. К этому же времени в портовых мастерских были собраны из доставленных на пароходе «Альберт» отдельных частей две миноноски — «Янчихе» и «Сучена». Они стояли на якоре в бухте, и из окна калитаевскго дома, сквозь редкую листву, виднелись светлые корабельные борта, оплетенные солнечной сетью, которую набрасывали на них гладкие медлительные волны, ослепительно отражавшие майское небо.

О втором приезде Макарова во Владивосток говорил весь город — слава адмирала гремела уже по всем морям и океанам.

Полгода пробыл Макаров на Дальнем Востоке. И снова — кипучая работа: обследование, поиски, проекты. И снова, как тогда, во время плавания на «Витязе», — горькие размышления о том, что верховные правители глухи к деловым советам практиков и патриотов, которым положение дел на дальневосточной окраине внушало законную тревогу.

Однажды Егорка, вечно торчавший с другими мальчишками на берегу Золотого Рога, там, где строили сухой док, заметил возле судостроительного цеха целое шествие моряков. Один из них — бородатый, высокий, в адмиральских погонах — шел рядом с Егоркиным дедом, деловито разговаривая с ним. Прохор держался как знающий себе цену человек, не заискивал, не лебезил, словно был на равной ноге с большим морским начальством. Егорка, проводивший все свободное время возле мастерских, хорошо знал всех начальников, разбирался в знаках отличия и разных воинских тонкостях. Разглядывая важную свиту, он узнал в ней и командира, и главного корабельного инженера Владивостокского порта, и начальника завода. Все они шли позади бородатого офицера, а тот о чем-то спрашивал Егоркиного деда и внимательно слушал его ответы, будто только затем и пришел сюда, чтобы посоветоваться со стариком.

Прохор обстоятельно отвечал на все вопросы Макарова, и когда они остановились возле котлована, Прохор вдруг вспомнил «Витязя», на котором плавал не так давно Степан Осипович. Корвет «Витязь» весной 1893 года погиб у берегов Кореи.

— Прекрасный был корабль, — вздохнув, сказал Макаров.

Нет, не думал тогда Прохор, что спустя девять лет и сам адмирал погибнет на боевом посту…

Егорка так увлекся наблюдением за Макаровым и своим дедом, что и не заметил, как рядом очутился свирепый мастер, которого, не только мальчишки, но и многие рабочие побаивались. Только он успел ухватить Егорку за ухо, как вдруг раздался громкий голос Прохора:

— Не тронь мальца!

Мастер отпустил Егоркино ухо. Адмирал осуждающе покачал головой.

— Да ведь это никак Егор? — узнал Макаров мальчишку. — Ну, здравствуй, добрый молодец.

Егорка онемел от радости и, не подымая головы, разглядывал пеструю гальку под ногами.

На краю России, у самого моря, солдаты и матросы построили город. Они возвели дома, расчистили в тайге просеки будущих улиц, выставили недремлющие посты и, обосновавшись прочно, домовито, на века, распахнули гостеприимные ворота в уссурийские и амурские просторы. И устремились в них толпы таких же мужиков, как и те, что строили Владивосток. Переселенцы совершали свой многотрудный путь по великой морской дороге, как совершали некогда такой же нелегкий путь по бескрайним просторам Сибири — все к тем же заманчивым берегам Тихого океана.

Моряки Добровольного флота везли в душных трюмах пароходов по бурным морям и океанам нищую, голодную мужицкую Россию. Она исступленно рвалась к вожделенным землям, про которые народная молва разносила невероятные подробности. Лихорадочно горели глаза трюмных обитателей при рассказах про хлебородную землицу на краю света. Говорили, что там растут буйные травы высотой в добрую сажень, а жирному чернозему изводу нет: сколько хочешь его копай, а до глины и песка не доберешься. Охотникам не терпелось скрыться в прохладной сумеречи тайги, идя по следу неисчислимых звериных стад. Рыбакам мерещились реки, до краев наполненные серебряной рыбой: черпай ведрами, хватай руками! Плотникам мечталось о непроходимых лесных дебрях, где шумят столетние деревья: свали любое — и хватит его на многоместную лодку. А иным снились неистощимые золотые россыпи в горах. И люди собирали свой бедняцкий скарб, сзывали всех чад и домочадцев, завязывали в тряпицу горсть отчей земли и, поклонившись на все четыре стороны родным местам, уронив горькую слезу, отправлялись в неведомую «закитайщину», в обетованную землю уссурийскую, которую называли промеж себя благодатным Зеленым Клином. Но не всем суждено было увидеть заветные эти края. Нередко горсткой родной землицы пароходный священник посыпал тело умершего в дороге ее владельца. Впрочем, на пароходах для таких случаев имелись специальные запасы: покойников было много.