Вадим Павчинский - Орлиное гнездо

Великая морская дорога от Одессы до Владивостока сделалась дорогой больших надежд русских и украинских крестьян. Отправляясь по ней, они верили и мечтали. Да если бы человек не мог мечтать и надеяться, то как бы он жил тогда на свете?

Но надежды эти вскоре покидали многих новоселов.

Сокровища «золотого края» давно прибрали к ручкам переселенцы-старожилы. Власти делали их своей опорой и давали всякие льготы, Государственные чиновники доказывали, что зажиточные крестьяне наиболее приспособлены к борьбе с девственной природой и что заселять край надобно в первую очередь ими, а не голытьбой, ехавшей сюда на казенных хлебах. «Всякие даровые подачки деморализуют и развращают народ», — глубокомысленно отписывались они в докладах для высшего начальства. И вскоре, чтобы преградить путь «худому элементу», было отменено переселение за счет казны, поставлены специальные барьеры в виде непременного условия — иметь не меньше шестисот рублей на прокорм и первое обзаведение на новом месте. Но беднота, изловчившись из последнего, распродав все что можно, собрав заветные шестьсот рублей и предъявив их как проездную визу, отбывала на Дальний Восток.

В зловонных трюмах пароходов ехали на Дальний Восток мужики и каторжники. Мужики — для заселения уссурийских земель, каторжники — для поселения на Сахалине. Свободных и арестантов разделяла лишь тонкая железная решетка.

Пароход «Петербург», на котором плавал штурманом сын капитана Изместьева — Алексей Дмитриевич, пришел во Владивосток с очередной партией новоселов. Случилось это в майский день 1891 года. Над городом гудел медный вокресный перезвон соборных колоколов; ему отзывался унылый голос колокола на мысе Голдобина: был туман, и колокол подавал предупреждающие сигналы идущим в порт пароходам.

В этот туманный день завершилась долгая дорога из Черного моря на Тихий океан, по которой отправился в поисках счастья украинский крестьянин Игнат Лобода с женой своей и сыном Федосом. Игнат вдоволь набедовался в убогом своем хозяйстве на Черниговщине, с трудом наскреб спасительные шесть сотен и вместе с такими же горемыками, как и он сам, верил, что заживет теперь по-человечески.

Федос стоял облокотясь на фальшборт, вдыхал сырой, смешанный с пароходным дымом воздух и припоминал тот день, когда началось их нелегкое путешествие. Федоса пошатывало после муторного, почти двухмесячного плавания.

Казалось мальчишке, что будто вчера поднялся он по шатким сходням на замокрелую палубу парохода «Петербург». Одесса провожала переселенцев косохлестным дождем, по-осеннему холодным, хотя и была весна. Отец Федоса держал перед собой окованный по углам сундучок, хозяйственно запертый навесным замком. Действуя сундучком, как тараном, он надежно прокладывал себе путь на палубу. Федос, чтобы не отстать и не потеряться, неотрываемо ухватился за осклизлую от дождя полу отцовского заплатанного кожуха.

Потом в памяти возникла картина немыслимой суеты и бестолочи, царивших на пароходе. Люди ошалело кидались из конца в конец, пока пароходное начальство не водворило всех в затхлый трюм. В нем переселенцы не видели света божьего, страдали от морской болезни, тухлой воды, дрянной пищи из сорных круп и мочальной солонины.

Здесь, в неприютном железном трюме, обрушилось на Федоса первое неизбывное горе: стал он сиротой. Навеки закрылись синие, как морская вода за бортом, печальные глаза матери. Удушила ее мучительная горловая болезнь. Завернул отец в ряднину исхудалое тело покойницы, подвязали матросы к ее ногам железину, и сомкнулись над материнской головой бурливые, плескучие волны Индийского океана…

И вот из клубящегося сырого тумана показались сопки Владивостока. Редкий кустарник покрывал их, а у подножий валялось неубранное корчевье, повсюду торчали почерневшие пни: видно, шумел тут когда-то дремучий вековой лес. Федос смотрел то на сопки, то на отца. Отец молчал. Он все время молчал после смерти жены. Безразлично посматривал он на город, похожий на большое село, в которое чудом затесалось несколько городских каменных домов.

«Петербург» с переселенцами пришел во Владивосток за несколько дней до приезда туда будущего царя Николая Второго. Федос изумленно рассматривал украшения, которыми щедро убирался город в честь приезда наследника царствующего дома. Возле самого берега стояли громадные, сделанные наподобие часовни каменные узорчатые ворота с двуглавым золотым орлом наверху: через них должен был проехать цесаревич. Переселенцев не подпустили и близко к этому парадному входу. Их выгрузили с «Петербурга» на другой пристани и повели в сторону высокой сопки. На вершине ее скособочилась полуразвалившаяся бревенчатая сторожевая башенка. Пониже башенки стоял деревенский по виду домик — один-одинешенек на всей сопке. Далеко от него, у подножья горы, жались друг к другу вросшие в землю дощатые бараки, похожие на скотные сараи. Это был построенный наспех холерный городок: в прошлом, 1890 году во Владивостоке вспыхнула страшная азиатская болезнь. Теперь в холерных бараках жили переселенцы, прибывающие во Владивосток морским путем. Здесь они ожидали окончательного водворения на места. «Царскому сыну вон какие ворота построили, из них целый дом сложить можно было бы заместо этих сараев», — кощунственно порицал увиденное Федосов батька, ожесточившийся после смерти жены.