Юрий Белов: Год спокойного солнца

Возражать и сопротивляться не имело смысла. Пэттисоны молча поднялись, Фрэнк свернул плед и сунул в портфель. Втроем они пошли через гулкий темный зал под неотступными взглядами отверженных.

— Ничего, — шепнула мужу Джозина. — Не стоит из-за этого расстраиваться. В конце концов сейчас и на улице тепло.

— Конечно, — согласился он и подумал, что хорошо бы провести эту ночь на улице, а не в полицейском участке.

Уже возле дверей они заметили, что позади, сердито бормоча что-то, ковылял нищий. Нет, спокойной эта ночь не будет, решил Фрэнк, и впервые за последние дни почувствовал, как зарождается в груди страх.

Обрывки историй, которые узнал Марат и которые занимали его в последнее время, все не складывались в нечто стройное и законченное, неясного было много, туманного, концы с концами не сходились, и это огорчало его. Письмо тоже ничего не прояснило. Ему перевели с арабского — и все совпало, слово в слово с тем, что говорила ему тетушка Биби. Сколько ни пытался, он так ничего и не прочел между строк, и было горько сознавать, что писал это его отец. Подобно Казаковым ему тоже не хотелось верить в злой умысел, но куда пойдешь против фактов…

В этот вечер, так и не разыскав Казакова, он снова достал обрывок письма и в который уже раз стал рассматривать, чувствуя на себе его притягательную колдовскую силу. Когда он смотрел на этот пожелтевший листок с едва видными строчками, ему казалось, что вот-вот выплывет звено, которое и соединит всю цепь, — и тогда, громыхая, поползет она из прошлого, как из морской пучины, открывая взору всю себя, пока венчающий ее зеленый от водорослей якорь не ляжет спокойно на свое место в шлюзе. Этот образ полюбился в далекой ленинградской юности — грохот якорных цепей вызывал в нем чувство уверенности, надежности.

В мыслях он все чаще обращался к Тачмамедову, хотя не знал почему. Ему казалось, что Караджа знает что-то такое, что просветлит многое. Но как подступиться к нему? Марат не видел его больше двадцати лет и помнил лежащим в жару, и хриплый срывающийся голос помнил, и крепкие руки поверх одеяла, и замкнутое лицо с крепко зажмуренными глазами. Тогда он еще не стар был, щетина на впалых щеках отдавала вороненой синевой. Но когда, открыв на звонок дверь, глянул Марат на белобородого старика, сразу же узнал его. И даже еще раньше, едва тренькнул «бим-бом», предчувствие подсказало, кто этот поздний гость, и сердце сжалось в комок, затаилось, приготовившись к встрече.

Он стоял за дверью в красном полосатом халате, в бараньей папахе, с палкой в узловатой черной руке, и смотрел колюче из-под насупленных густых белых бровей. Стоял молча, не поздоровавшись даже, только смотрел и дышал тяжело после подъема по лестнице.

— Заходите, яшули, — отступил пораженный Марат.

Крякнув, старик шагнул через порог, поставил палку к стене, не нагибаясь, привычно сбросил разношенные башмаки и в теплых, не по погоде, носках первым прошел в комнату.

Возле стола старик недовольно засопел и поморщился, как будто непредвиденное препятствие встретил на своем пути. Марат поспешно оттащил стол в сторону, благо ковер под ним был, а не голый линолеум, бросил с дивана подушку и пригласил гостя садиться.

— Я чай приготовлю, — сказал он срывающимся от волнения голосом.

Эта отсрочка очень нужна была ему. Там, на кухне, можно в себя прийти, хоть как-то обдумать неожиданное происшествие, линию поведения определить.

Старик мельком глянул на него и усмехнулся.

— Не суетись, — проговорил он, — сядь. Или в доме нет больше никого? Жена где?

— Я один живу, — ответил Марат. — Я только чайник на огонь поставлю…

Синим пламенем вспыхнул газ над горелкой. Закрывая его наполненным до середины чайником, Марат немного помедлил, глядя на живой этот огонь, потом прислонился спиной к холодной бетонной стене.

Отходила растерянность, иное волнение заступало на смену душевному смятению — радостное сознание подтверждаемости смутных догадок. Ведь знал, чувствовал, что не в последний раз видел тогда Караджу, что сойдутся их пути еще хоть раз — и вот сошлись. Только чего ради явился он, какую цель преследует? Что привело его — страх, любопытство, надежда прояснить что-то для него важное?.. Одно было определенно — серьезные мотивы руководили им, очень серьезные. Старый, уважающий себя человек не придет в незнакомый дом по пустяковому поводу.

Марат вернулся в комнату. Старик привычно полулежал на ковре, подложив под локоть подушку, поглаживая белую бородку.