Сергей Снегов - Ветер с океана

— Вот же дает Сережка! — хохотали кругом. — А Пашка, Пашка! Языком-то как чешет!

Когда группка приблизилась к управлению, передний поднял руку и заговорил:

— Которые хорошие — прошу к нашему шалашу, а плохие — иди своей дорогой! Выпивка за наш счет, а кому не нравится, что Сережка без галстука, так галстук он ближе Гибралтара не покупает.

— А бриться летаю в Москву, — сипло возгласил мужчина в цилиндре. — По случаю нелетной погоды третий день со щетиной.

Чтец стихов заметил капитанов и торжественно встал перед ними.

— Поэт и штурман Павел Шарутин приветствует промысловых испытанных руководителей! От музы штурманства и рифм, усевшейся в порту на риф, склоняюсь, сколько сам могу, пред мощными на берегу! — особо продекламировал он Доброхотову и добавил, подмигивая — Штурман Павел Шарутин получил два килограмма дензнаков, механика Сережку Шмыгова бухи завалили рейсовой получкой, пускаемся теперь в новое плавание, не так дальнее, как пьяное.

— Визу закрыть обоим! — сердито сказал Доброхотов. — Писатель, квалифицированный моряк, с кем связались? С бичами связались! — Он показал на барабанщика, уныло стоявшего позади осла.

— Убедили! Черт же, как я чуток к принципиальной критике! Меня надо воспитывать, я поддающийся! — Шарутин повернулся к своим товарищам и мощно продекламировал — Я камбузником был и коком, стал штурманом и поэтом. Теперь я презрительным оком взираю на вас, отпетые!

Шарутин подождал, пока утихнут хохот и свист, и обратился к капитанам. Голос его звучал издевательски-почтительно:

— А вас зато приглашаю, Леонтий Карлович и Борька; на стаканчик сладкого чаю и два стаканчика горькой. Вас не зову, Андрей Христофорович, — сказал он Трофимовскому. — Вы для Сережки — начальство, Сережка на берегу начальства не признает. Ваших забот и в море по горло, и здесь — за горло хватают. Надоели вы каждому, Андрей Христофорович.

— Скоморохи! — Доброхотов укоризненно качал головой. — Сергей Севостьянович! Для кого этот шутовской спектакль?

— Для Кантеладзе, для кого еще? Он с Кавказа, там ценят артистов, — просипел Шмыгов. Он махнул толпе рукой. — Кто попроворней? А ну, на второй этаж, приглашайте управляющего на персональный концерт. Добавим ветра в его двенадцатибалльные приказы.

Из толпы закричали, что управляющего нет. Шмыгов недоверчиво переспросил: так ли? Карнович подтвердил, что Кантеладзе уехал. Шмыгов соскочил с осла.

— Давай большой чемодан, Тимофей! — сказал он барабанщику. — Концерт окончен, проваливайте подобру-поздорову! — объявил он веселой толпе и зашагал в гущу деревьев.

Остывший Шарутин попросил извинения, что назвал Доброхотова Борькой, это для рифмы в стихах, а не для поношения. Доброхотов не обиделся. Штурмана встревожил мрачный вид Карновича. Не случилось ли чего на «Бирюзе»?

— Потом поговорим, — сердито сказал Карнович. — Пока ты не остыл от скоморошества, толковать с тобой бесполезно.

Толпа, понявшая, что представление окончено, возвратилась к «Океанрыбе». Из парка вышел Шмыгов, одетый нормально. Вместе с костюмом он, казалось, сменил и манеры, и голос — пропала сиплость от старого облика осталась только щетина на щеках. Шмыгов сказал Доброхотову:

— Три дня не брился — и напрасно. Не удалось попугать начальство! Тимофей, — обратился он к барабанщику, — ты по-быстрому крой в ту конюшню, верни осла со всеми причиндалами. Давай маленький чемоданчик, бери большой. На, держи монету, — он вытащил из чемоданчика пачку денег и, не считая, сунул, — заплатишь за амортизацию копыт и хвоста, еще добавишь на сорок градусов хозяину и на сено ослу, а что останется — возьми в магазине сухим и мокрым пайком и неси к себе, мы через полчаса прибудем.

Барабанщик потащил осла. Вместо чемоданчика на боку теперь висел аккордеон. Шмыгов взял под руку Доброхотова — А ты с нами, Борис Андреевич! Будем праздновать, что земля тверда под ногами. Четвертый день хожу по улицам — не качаются!

— Да меня Лиза со свету сживет, если опоздаю хоть на час! — Доброхотов сел в освободившееся такси.

Шмыгов увидел на тротуаре Мишу и знаком подозвал его. Хмурое лицо Шмыгова подобрело…

— Салага! Наниматься пришел, так? Море, море, зыбкая дорожка! Ох, и тянет! Пашка, что ты видишь в глазах чернявого? Особенные глаза, правда?

— Водянистые, — проворчал штурман.

— Об этом и речь. Морские глаза! Моторист, ясно. У меня младшего моториста нет, возьму. Тебя, парень, Семеном?

— Михаилом, — ответил Миша. Озорной стармех, разыгравший диковинное представление, ему нравился.