Павел Далецкий - На сопках Маньчжурии

В переписке штабов по поводу корпуса Штакельберга прошел месяц. За это время японцы взяли Цзинь-чжоу и высадили Квантунский полуостров почти две армии.

На утренней заре полк занял крутые гребнистые сопки.

Зрелище с вершин было неправдоподобно хорошо. Всюду, куда ни смотрел Логунов, он видел волнистую массу тумана: точно лежало вокруг таинственное море и из глубины его поднимались бесчисленные острова — вершины сопок. Алый свет зари, все более разливаясь по небу, обагрял пенистое, бесшумно клубящееся море.

И так мало походил этот пейзаж на пейзаж земли и так напоминал лунные пейзажи из книжек по астрономии, что Логунов почувствовал себя на минуту вырванным из действительности.

— Василий Васильевич, — крикнул он Шапкину, который следил за тем, как два солдата выгребали из-под скалы щебень, — хорош мир?

— В вашем хорошем мире неуютно.

— Что это вы такую чистоту наводите?

— Надо же, батенька, приготовить для себя нору. Говорят, он палит издалека.

Шапкин за дни похода осунулся и часто вздыхал.

Прозвучал сигнал горниста. Роты и батальоны выстраивались на склонах. Солнце подымалось, туман делался легче, тревожнее. Казалось, один порыв ветра — и все это зыбкое море мгновенно взлетит. Снизу донесся стук копыт. Появилась голова, плечи, потом весь на коне генерал Гернгросс.

Он был в серой чесучовой рубашке; фуражка, сдвинутая на затылок, придавала лицу выражение спокойствия и домашности. «В самом деле, — подумал Логунов, — генерал сейчас занимается самым обыкновенным солдатским делом: последними приготовлениями к бою!» Когда Гернгросс повернулся к солнцу, на груди его сверкнул георгиевский крест, который подтвердил впечатление спокойной смелости, внушаемое начальником дивизии.

Здороваясь с полком, он медленно проехал вдоль фронта.

Солдаты кричали свое «здравия желаем, вашдительство» весело и с удовольствием, потому что даже новички знали, что этот генерал «свой», солдата не выдаст.

— Ну, братцы, — сказал Гернгросс, — цельте ему в ноги, а пуля уж сама найдет, куда воткнуться. Так, что ли?

Солдаты нестройно закричали, одни — «так точно», другие — «здравия желаем», но так же весело и бодро.

— Молодцы! — крикнул Гернгросс. — Ну, чтоб пуля попала вам в мякоть да мимо, а ему, косоглазому, в кость да в рыло!

— Покорнейше благодарим! Не сумлевайтесь, вашдительство!

Солдаты кричали каждый свое, и это Геригроссу нравилось. Посмеиваясь, тронул он коня и проехал вперед, туда, куда вчера ушли разъезды.

И с этой минуты, когда стало очевидно, что бой близок и что он будет решительный, все в Логунове подчинилось бою. Он не знал, как почувствует себя в этом первом деле, но он испытывал большое облегчение оттого, что бой наконец будет и разрешатся все вопросы и сомнения, связанные с японцами.

Он был убежден в победе. Трудно было себе представить, чтобы русские, одержавшие в своей истории столько побед, отступили перед японцами.

Последние клочья тумана поднимались по склонам гор. Логунов видел бесконечные разбросанные по долинам хлебные поля; за близкими скалистыми вершинами толпились зеленые лесистые горы; дальше маячили синеватые очертания новых хребтов, напоминавшие облака. На соседнем перевале Логунов разглядел каменную кумирню. К ней протоптали широкую тропу; на дубах висели разноцветные лоскутки — дары горному духу от путешественников.

Солдаты устраивались поудобнее на своих боевых местах. Убирали камни, мешавшие при стрельбе лежа, приносили плоские обломки скал, которые могли укрыть от пуль. Кое-кто пробовал копать, но за тонким слоем земли был камень.

— Земля не божья, — заметил Емельянов.

— Вся земля божья, — отозвался рядовой Жилин.

— Если и божья, то ниспослана в наказание.

Емельянов чувствовал нарастающее беспокойство.

Ему казалось, что его убьют в первом же бою, как убили его отца в турецкую войну на таких же каменных горах.

«Зачем люди устраивают войны?» — думал он. От этого мучительного вопроса отвлекали Емельянова только китайские поля. Они были возделаны так, что вызывали и недоумение и восхищение: у каждого стебля земля была взрыхлена пальцами, у каждого стебля была прибрана сорная трава.

— Это мужички, — шептал он одобрительно и думал о том, что, пожалуй, и у китайцев можно немало поучиться. Но тут же вспоминал, что учиться ему незачем, потому что он на войне и убьют его так же, как убили отца.

Чувство страха поселилось в его большом теле. Умереть он не боялся — умирают все. Но умирать надо по-христиански, в своей семье, на той лавке, на которой родился. Там все просто и ясно: пришла смерть и человек умирает. А здесь… убьет тебя не виданный тобой человек!