Михаил Аношкин - Семья Ладейщиковых

— Какой баламут, какой баламут, прости господи!

Она взяла Славика на руки и унесла в кухню, утешая его.

Наплакавшись, Тоня задумалась. Она знала Петра со школьных времен. После десятилетки они поступили в разные институты. Уже окончив второй курс, приехав домой на каникулы, она встретилась с Петром в саду на танцевальной площадке, обрадовалась — все-таки школьный товарищ, одноклассник! Они провели вечер вместе, вспоминали друзей и товарищей, учителей, свои шалости. Как-теперь это было далеко! Им обоим было хорошо, воспоминания сблизили их. На следующий вечер встретились снова. Она удивилась, когда узнала, что Петр бросил институт.

А ведь он был очень способным. Трудно было сказать, по какому предмету он лучше успевал — все ему давались легко. И увлечений у него было много, самых разных. Он даже писал стихи в школьную стенную газету. Петру говорили: «Хорошие стихи! Работай серьезнее — может, поэтом будешь». Но к стихам Петр скоро потерял интерес. А тут Игорь Васильев, с которым он сидел за одной партой, столько чудес рассказал про математику, что Петр не выдержал и записался в математический кружок. Преподаватель математики нашел у Ладейщикова большие способности к этой точной и трудной науке. И, может быть, Петр действительно со временем стал бы хорошим математиком, но у него нехватило выдержки, усидчивости и на этот раз.

Как-то в школе открылась выставка технического творчества учащихся. Петр ревниво осмотрел выставку, несколько дней ходил задумчивым и, наконец, вступил в технический кружок. Он с жаром принялся конструировать какую-то машину. Но сконструировать машину не удалось, и Петр охладел к технике.

В школе прочно сложилось мнение, что у Ладейщикова разносторонние способности. Некоторые преподаватели журили его за то, что он так легко меняет свои увлечения, не берется прочно за одно дело. Другие оправдывали:

— Молодость! Сил много, а желаний и того больше. Хочется объять необъятное. Так и с Ладейщиковым. А юноша он, безусловно, даровитый.

Когда пришло время выбирать профессию, Петр заколебался. В какой идти институт? Наконец решился — в педагогический, на отделение русского языка и литературы.

А теперь оказывается, что институт он бросил.

— Понимаешь, — объяснял ей Петр, глядя в сторону, где за стволами деревьев поплескивало озеро, — мать пожалел. Старушка, никого у ней больше нет, а жить-то ведь надо, правда? А на что жить? Вот я и решил работать.

Тоня поверила. Работал Петр в ту пору в отделе культуры горисполкома. Однажды она была у него. В кабинет заходили люди, Петр вел с ними разговоры, шутил, дела решал быстро и, как ей казалось, правильно. Тогда она с уважением подумала, что эта уверенность и свобода в обращении с людьми, видимо, привилась Петру еще в школе — его избирали то в ученический комитет, то в комитет комсомола. Только сейчас Петр стал взрослее, интереснее.

Расстались они друзьями, переписывались. В следующие каникулы снова встретились. Те два летних месяца остались в памяти, как лучшие месяцы их жизни. Тоня встречалась с Петром каждый день. Неделю они провели на озере у деда Матвея.

Что за прекрасные были дни!

Тоня с малых лет любила озерные края. Они по-своему были чудесны во все времена года.

Весной, когда на первых проталинах закачаются на ветерке подснежники, когда почернеет и осядет пористый лед на озерах, а в голубых чистых просторах весеннего неба день-деньской светит солнышко, лес и далекие горы окутываются в синюю дымку и зовут к себе. И бродит-клокочет тогда в тебе молодость, и так хочется счастья, неизведанного и большого!

А летом зашелестят листвой белоствольные березы, елани в лесных чащах покроются разными травами и цветами, свежий ветер взволнует голубую гладь озера и пойдет гулять непоседа по долам и горам! А в небе плывут и плывут облака, белые, пухлые, быстрые. Куда они спешат, в какой край занесет их вольная волюшка!

Осень наступает неслышно, по-лисьи. Ее дыхание почувствуешь как-то вдруг, неожиданно: по серебристой паутине, что, блеснув, пролетела мимо тебя, по шелесту берез, у которых среди темной зелени нет-нет и мелькнет желтый листок, как у человека на висках седина. Или где-нибудь в кустарниках, у какой-нибудь быстрой родниковой речушки вспыхнет багряным пламенем рябина, а в чащобе зашумит могучими крылами чуткий глухарь, вспугнутый с брусничника, — это значит, ты встретил осень красивую, коварную, недолгую.

А там, не успеешь и оглянуться, завоют предзимние холодные ветры, тоскливо завздыхают старые корабельные сосны, и вдруг, в одну ночь, как это часто бывает на Южном Урале, выпадет снег густой, пушистый. Он ляжет на сосны, укроет уставшую землю от стужи и буранов. И лес стоит тогда задумчивый, тихий, сказочный. Прыгнет белка с ветки на ветку — слышно, заяц пропетляет — следы останутся, ухнет выстрел охотника — громом раскатится по лесу. Хорошо! А то задует-запылит метелица, встревожит зимнюю тишину, закричит-заулюлюкает молодецки по всей лесной округе — только держись! Сила и удаль какая!