— Что именно? — спросила она.
Он сказал не задумываясь:
— Тайна…
Они остановились неподалеку от рубки. Игнат отчетливо слышал их разговор. Почему-то ему подумалось: очень важно, что она сейчас ответит? Она сказала:
— Вы, Георгий Павлович, интересный собеседник. Редко таких встретишь… да. Вот вы вспоминаете Нансена… Амундсена и как будто завидуете им. А завидовать не следует. На Севере не все еще открыто.
Васильков воскликнул мечтательно.
— О, да!..
— Но, понимаете, я думаю, что наука — это открытия. Что пользы, если вы побываете на новом острове? Ну, скажут; здесь побывал товарищ Васильков. И только?
— Нет, почему же…
— Я хочу сказать, Георгий Павлович, что и о Черном-то море не все мы еще знаем. Расскажите нам то, что неизвестно о нём.
Игнат тихонько засмеялся. Умница… Что он теперь ответит? Но у Василькова ответы были разложены по полочкам.
— Согласен. Я думаю, об этом куске железа мы тоже не все знаем. Но есть призвание. Одному полярные вахты… другому — печь пироги.
Она неожиданно громко засмеялась, и Шаповалов почти увидел ее веселые глаза.
— Это называется…
— Призванием…
— Нет… дешевой философией. Попробуйте без хлеба ваши полярные вахты стоять! Но вот что меня удивляет: вы как будто декламируете все время… будто по заученному… Извините — правда!
Игнат готов был заплясать от восторга… Умница! Какая умница, девушка! Ах, молодец! Что ответил ей штурман? Неважно. Они о чем-то еще негромко говорили. Голос его теперь звучал приглушенно, равнодушно — Васильков «менял курс». Она подошла к двери.
— Здравствуйте, строгий дяденька… Добрый вечер!
Игнат улыбнулся ей с открытой радостью: наконец-то она здесь! Хорошо, если бы она поняла, что он ее ждал. И ему показалось: она поняла. Он запомнил взгляд Василькова: быстрый, настороженно удивленный, оценивающий и выражение досады на его лице, сменившееся насмешливой улыбкой.
— Я утром еще хотела вас проведать, но не решилась.
— Почему же?
— Строгий вы. Сердитый… Да это и правильно. Это — вахта.
— Я не отвлекаюсь. Я слушаю вас. Вы… приходите.
— Матрос Шаповалов, где вахтенный штурман? — Васильков спрашивал резко и сухо. Игнат ответил таким же тоном:
— Вахтенного штурмана вызвал капитан. Две минуты назад…
На лице Василькова уже отчетливее повторилось то, первое, выражение удивления.
— Он доверяет вам слишком много. Я сказал бы…
— Вы можете доложить об этом капитану.
Штурман вошел в рубку и взглянул на картушку компаса.
— Пока я буду докладывать, вы врежетесь в берег…
Отклонение от курса было совсем незначительное. Если бы сам Васильков не отвлек Игната — и этого отклонения не было бы. Но штурман, наверное, услышал голос капитана. Он сразу на что-то решился и положил руку на штурвал.
— Предлагаю передать мне штурвал…
— Только вахтенному штурману, — сказал Игнат. — Уберите руку… Градусы отклонения стремительно набегали. За кормой теплохода уже искривился вспененный след. Он все более закруглялся.
— Немедленно передайте мне штурвал…
Игнат уже не сдерживал ярости.
— Уходите из рубки… болтун… хвастунишка!.. Уходите, говорю… В эту минуту в рубку вошел капитан. Он споткнулся, откинулся назад, стремительно бросился к штурвалу и оттолкнул Игната.
— Как вы смеете?! — Он задохнулся. — Десять градусов… К чертовой матери отсюда. Немедленно. Приказываю покинуть рубку!
Игнат медленно вышел на палубу. Вслед ему неслись такие отборные слова, что внизу в изумлении остановились только что сменившиеся с вахты мотористы. Капитан сорвал свою фуражку и неистово топтал ее ногами.
К штурвалу, до прихода сменного матроса, стал Васильков.
Видела ли она всю эту сцену? Наверное, нет. Игнат не заметил ее на палубе.
Случай нелепый и небывалый. Но попробуй-ка оправдаться! Уже через десять минут вся команда теплохода знала, что Шаповалов то ли напился перед вахтой, то ли сошел с ума.
Капитан не пожелал с ним говорить. Председатель судового комитета моторист Скоринько хмурил лохматые брови и угрюмо качал головой. Игнат рассказал ему все, как было. Одного он не сделал. Он не сказал о девушке. Да и зачем же говорить о ней? Она не имела ни малейшего отношения к этому инциденту. Он даже не был с ней знаком, и действовал он правильно, не уступая штурвала. Но ведь отклонение от курса, пусть незначительное, было. Он сам это признавал. Он говорит — три градуса, а Васильков утверждает — двенадцать. Какой же смысл штурману врать? Между ними до сих пор не замечалось неприязни. Значит, ошибся матрос. Это случается — задумался, засмотрелся… Правда, не такой уж отличный моряк Васильков. Но штурман, конечно, лучше матроса дело знает.
Читать дальше