Андрей Дугинец - Стоход

— Постой, Гришка! — вдруг прошептал Иван Параныця. — Кто-то идет к вам. Смотри, возле калитки.

Гриша, махнув, чтоб все оставались на месте, побежал к дому, где стоял кто-то в белом.

— Кто там?

— Гриша… Сюда… Скорее сюда! — послышался торопливый шепот.

— Олеся? — удивился Гриша. — Что случилось? Почему раздетая?

— Гриша, скорее беги на хутор Кривича, — с трудом переводя дыхание, прошептала девушка. — Там учитель. А Сюсько узнал и заявил в полицию.

В это время сбежались все, кто стоял возле сарая.

Когда Олеся рассказала о том, что произошло в доме управляющего, Санько рассудил, что Грише нельзя плыть на хутор, потому что не успеет вернуться к дойке коров.

— Лучше я поплыву: Егор выручит, если опоздаю.

Все согласились. Санько пустился к речке. Олеся пробежала с ним несколько шагов и шепнула, чтоб привез учителя к дубу, разбитому громом.

Санько убежал. Олеся осталась одна посреди дороги. К ней подошел Гриша и робко спросил:

— А ты как же!? Тебе надо скорей домой, а то догадаются.

— Я назад боюсь по селу, тут собаки…

— Да одну мы тебя не пустим. Пошли.

Через огород вся ватага направилась в лес, где Олеся оставила коня. Светало.

— Я поеду лесом напрямик, чтоб не встретиться с комендантом, — вдруг решила Олеся и отказалась от провожатых.

— Что ты! Страшно одной.

— В лесу я уже не боюсь.

— А коня куда денешь?

— Коня оставлю в лесу, пусть пасется, а сама скоренько насобираю грибков и скажу, что по грибы ходила. Да паны еще спать будут, когда я вернусь.

Грише очень хотелось поговорить с Олесей наедине: стыдно было за прежние насмешки над ней, надо было как-то загладить свою вину. Но рядом все время шли ребята, и заговорить было невозможно. И лишь подсаживая дивчину на коня, он шепнул:

— Олеся! Я больше не буду петь «Тиха вода»…

Но сказал так невнятно, что Олеся ничего не поняла и, вскочив на коня, натянула поводья.

Застоявшийся конь ударил копытом, заржал и, не дожидаясь понуканья, унес ее в лес, над которым уже гасли звезды и зеленело остывшее за ночь небо.

Александр Федорович, распрощавшись с Саньком, пошел опушкой леса и недалеко от дуба, обожженного когда-то молнией, увидел Антона Миссюру. Немного поговорив, они решили, что временно Александр Федорович поживет в заполненной снопами жита клуне управляющего, куда, кроме Антона, никто не ходит.

Шли густым еловым лесом. Говорили шепотом. Внимательно прислушивались. Часто останавливались, чтобы осмотреться. И все-таки не убереглись. Только перешли по жердочке через ручей, навстречу из густого ельника вышел Крысолов в высоких яловичных сапогах, с ружьем на плече. В зубах, как всегда, он держал деревянного чертика, из пасти которого медленно тянулись тонкие сизые струйки дыма.

— Пан учитель? — удивленно и вместе с тем радушно заговорил Крысолов. Вынув изо рта трубку, он подошел ближе. — Добрый день, пан учитель. Слава богу, вырвались!

Александр Федорович, уже немного знавший этого человека, смущенно ответил на приветствие… А Миссюра молча остановился за спиной учителя.

— Полиция перевернула всю Морочну. На хуторах обшарила все кусты и теперь пьянствует с досады, — усмехаясь, сказал Крысолов. — Но это все чепуха… А вот куда вам теперь деваться? Антон, конечно, хороший проводник, только ж… — Вдруг он умолк: понял, что ему не доверяют. Посмотрел Антону в глаза и протянул к нему руку, словно прося о чем-то: — Да ты, Антон, скажи пану учителю, кто я такой.

— Я знаю, знаю вас, Иван Петрович, — чувствуя неловкость, поспешно ответил Александр Федорович.

— Нет! — почти с обидой отрезал Крысолов. — Скажи, Антон, я погубил кого-нибудь?

— Чому? Такого вы не можете, то я крэпко знаю.

Крысолов затянулся едким, пахнущим на весь лес табаком и спокойно посмотрел вокруг.

— Здесь никто не подслушивает. Поговорим откровенно… Зачем рисковать, куда-то брести с больной ногой? Можно пожить в тепле, по-человечески, пока подлечитесь.

— Где теперь найдешь такое убежище? — пожал плечами учитель. — Везде шарят, вынюхивают…

— Ну, положим, не везде им позволено нюхать. — Крысолов часто запыхтел дымом, потом не спеша выбил пепел и остатки табака, продул трубку и, лишь спрятав ее в нагрудный карман коротенькой черной кожанки, спросил: — Вы знаете, что в Кракове десять лет подпольная типография коммунистов работала в подвале дома, где жил прокурор?

— Не слыхал такого, — ответил Александр Федорович, криво улыбнувшись.