Андрей Дугинец - Стоход

— Бежим? — нетерпеливо спросил стрелочник. — Марфа моя изомлелась…

— Еще чуточку, дядя Митя. А то вдруг догадаются, переведут стрелку, и промчится наша техника мимо!

Вот техника выскочила из дождевой мглы и, мелькнув мимо будки, тотчас скрылась с глаз. Пулемет умолк. Дядя Митя и «часовой» бросились прочь.

От взрыва дрогнула земля и воздух сжался до боли в легких. Дядю Митю бросило на землю. Партизан тут же подхватил его под руку и поволок дальше. Но стрелочник никак не мог оторвать глаз от потрясающего зрелища.

Все, что было на станции горючего и взрывчатого, казалось, разом поднялось с земли и кружилось, кипело в небе клубами огня и дыма, грохота и треска.

На опушке остановились. Партизан, державший стрелочника за руку, тихо свистнул, и тотчас послышались приближающиеся шаги тоже запыхавшегося человека.

Дядя Митя, глядя на рокочущее пожарище, истово перекрестился:

— Господи! Это ж сколько наших людей погибло б на фронте от этой силищи!

На берегу речки, около лодок, партизаны качали своего командира-изобретателя.

Миссюра неловко взмахивал руками, но молчал, он не мог даже просить отпустить его на землю, так как сам приказал в эту ночь «быть немыми как рыба».

И когда он наконец оказался на своих ногах, Моцак обнял его и тихо проговорил:

— Это твое самое лучшее изобретение. Налет получился действительно массированный.

Каждый раз, когда Гриша сообщал Анне Вацлавовне какую-нибудь важную для партизан новость, ему приходили на память предсмертные слова комиссара Зайцева:

«Еще одного!»

И всегда казалось, что комиссар одобрительно улыбается и где-то себе записывает еще одно дело, совершенное музыкантом Григорием Круком для победы.

Сегодня Гриша предполагал, что вечером он узнает что-то особо важное. С утра еще хозяин предупредил: будет офицерский бал, на который придет и шеф гестапо Крафф. Оркестр увеличили до десяти человек. Не было лишь пианиста.

Грише впервые предстояло играть в таком большом оркестре. Он волновался: если что не так, сразу выгонят.

Только начали сыгрываться, вошел хозяин в сопровождении большого, крепко сложенного человека. Гриша сначала не обратил внимания на него. Но, увидев курившуюся трубку, узнал Ивана Петровича Волгина и еле сдержался, чтобы не окликнуть его. Перед мысленным взором Гриши промелькнула черная немецкая машина, увозившая Ивана Петровича. Грузовик с автоматчиками…

Вчера Анна Вацлавовна сообщила, что к ним придет на помощь Иван Петрович Волгин. Гриша был в недоумении от этой вести. Ждал этой встречи с нетерпением. Но ни за что бы не подумал, что Иван Петрович вот так запросто заявится с хозяином ресторана.

Курносый (так музыканты между собой звали хозяина) подошел к сцене и, кивнув на Волгина, сказал:

— Вот вам пианист. К восемнадцати ноль-ноль чтобы сыгрались.

Новичок поклонился. Не говоря ни слова, сел за рояль, моментально подстроился под оркестр и увлеченно заиграл.

«Откуда он? Как вырвался из лап фашистов? Почему пришел в самое пекло, где можно снова попасться?» — эти вопросы мучили Гришу так, что он часто сбивался.

Лишь в полдень хозяин разрешил сделать перерыв. Волгин тотчас вышел из помещения и не спеша направился в сквер. Гриша на почтительном расстоянии последовал за ним.

Увидев свободную скамью, Иван Петрович сел и, когда Гриша подошел к нему, похвалил:

— Молодец, Григорий! Хорошая у тебя выдержка. Так веди себя и в дальнейшем. Я понимаю, ты удивлен, как я сюда попал и зачем. Сейчас все объясню… Теперь мы будем заниматься одним и тем же делом.

Гриша сел и с нетерпением ждал объяснений Ивана Петровича. Но тот с объяснением почему-то не спешил. Начал расспрашивать о заработке, о питании, о том, где кто живет. И лишь когда почувствовал, что юноша успокоился, сказал все тем же ровным тоном, каким можно было, не привлекая к себе внимания, говорить все что угодно:

— Я от Александра Федоровича Моцака.

— Знаю, — кивнул Гриша.

— Надо и в дальнейшем держаться так, словно мы никогда раньше не знали друг друга.

— Я никак не могу успокоиться от радости, что вы остались живым, — сбивчиво говорил Гриша. — Я так испугался, увидев, что вас увозят фашисты. Ну, думаю, все! Расстреляют! И все, кто шел со мною, так решили.

Иван Петрович густо задымил трубкой, но лицо его оставалось спокойным.

«Где он меня видел? Кто еще был с ним?» — лихорадочно обдумывал он слова юноши.

— Вы меня тогда не узнали в толпе пленных…