Верещал какой-то сверчок, и где-то окликал кого-то часовой. Ночь надвинулась как-то сразу, потемнело, стало прохладно. Но когда возникал малейший ветерок, лицо обдавало все еще горячей волной. Казалось, воздух легко воспламеняем.
— Слушайте, Шорников, почему тот ефрейтор говорил, что противник не станет бросать ядерные бомбы в пустыне? — спросил полковник.
— Вы его, видимо, не совсем поняли. Он имел в виду стратегическую авиацию и межконтинентальные ракеты. А от обычного, полевого вооружения не будет спасения и солдату. Только маневр может выручить. Вот мы и носимся по пустыне — сейчас здесь, а к рассвету будем бог знает где!
Огульчанский, разминаясь, пошевелил плечами:
— Знобит. И фляга пуста. Эх, варенья бы малинового с чаем! У Зины оно всегда бывало в запасе.
Связной принес какую-то радиограмму. Полковник Огульчанский прочитал ее и передал Шорникову:
— Это касается вас.
«Умер комиссар Демин похороны среду целую Елена».
— Что с тобой? Коля!.. Да очнись же! — Огульчанский тряс его и бил ладонями по щекам. — Ну что, лучше? Э, брат, не знал я, что вы…
Полковник снова взял телеграмму в руки, перечитал ее.
— Извините, я ведь сразу не понял. Да и вообще я считал, что он давно помер.
— Какой сегодня день?
— Среда.
«Может быть, как раз в эту минуту его гроб опускают в могилу. И кто там сейчас с ним рядом? Один Неладин? Или и Прохоров приехал?»
— Я лично не возражаю, чтобы вы полетели, — сказал Огульчанский. — Но сами понимаете, не положено. Разрешается отпускать на похороны только членов семьи.
Шорников пропускал мимо ушей его слова — они сейчас ничего не значили. Он встал и молча смотрел в землю, и два потока музыки, рожденные медными трубами, смешивались над его головой — траурного марша и Гимна Советского Союза.
— Шорников! — сказал Огульчанский. — Вы же солдат!
— Не надо сейчас об этом.
Полковник поднялся с коврика, рывком одернул гимнастерку и поправил ремень на своем литом туловище.
— Для меня он ведь тоже был — комиссар! Да и ему теперь безразлично, как мы с вами…
— Это верно. Но если люди будут уходить из жизни с таким чувством, а живые…
— Да, тогда, конечно, и жить не стоит, — согласился Огульчанский.
Пустыня… Только песок и воздух. И люди на броне.
Шорникову казалось, что если ядерный взрыв произойдет именно в пустыне, то воздух воспламенится, как парашютный шелк, а песок начнет плавиться.
Огульчанский уселся на коврике, поджал под себя ноги — совсем по-восточному. Поежился:
— А что будет, если я вдруг свалюсь?
— Держитесь, товарищ полковник.
Рядом с полком поставили палатку для Хлебникова. Вечером полковник Огульчанский нанес ему визит.
— Решил проведать по-соседски, товарищ маршал. Может быть, нужно ужин организовать?
— Спасибо, я уже поужинал. Присаживайтесь.
Огульчанский сел, приготовился к беседе. Маршал переодевался, а полковник рассматривал палатку. Она была не простая — обтянута шелком. Шелк кремовый, мягкий.
— Как, на ваш взгляд, наш полк действовал, товарищ маршал?
— Вы же сами видели.
— Видел. И лично доволен. За мной солдаты пойдут в огонь и в воду!
— В этом я не сомневаюсь. Но в будущей войне от вас потребуется не только пыл…
— Я ведь дивизией когда-то командовал, товарищ маршал, — как будто между прочим напомнил он.
— Знаю.
— Я никак не решаюсь, но хотел попросить вас…
— Я понял вас, товарищ Огульчанский. Вы хотите опять на дивизию… Ничего особенного здесь нет… Но ладно, сначала не об этом. Наверное, вам рассказывали в детстве такую сказку. Благородный рыцарь приходил к царю просить руки его дочери-красавицы. И царь не отказал ему. Он выбирал себе мудрого зятя. «Хорошо, — сказал он, — ты получишь руку моей дочери и в приданое полцарства, но сначала отгадай загадку. Только знай, если не отгадаешь…»
— Лишишься головы!
— Вашей же голове ничто не угрожает. Но будем откровенными. Значит, вы хотите получить дивизию? А почему не сразу армию или округ?
— Так не бывает, товарищ маршал.
— Бывает! К сожалению. Но не со всеми, а бывает. Я расскажу вам про одного своего товарища. Мы вместе с ним учились в Академии Генерального штаба… Так вот, вызывают его в тяжелое для нашей страны время в Москву и говорят: «Согласны ли вы принять новый фронт?» Создавался тогда такой для особого назначения. «Согласен», — отвечает он. Сам не верит тому, что ему такое счастье могло подвалить. «Подумайте, — говорят. — Не пугает вас ответственность, которую вы на себя возложите?» — «Не пугает, — отвечает он. — Россия мне не простит, если я не оправдаю ее доверия». — «Не надо громких слов, — говорят. — Россия — она добрая, прощала многое. Простит и вам, если что… Но и благодарной не останется. Сколько вам надо танков и самолетов, артиллерии и всего остального, чтобы разгромить наконец бронированный кулак Гудериана?» Ему дали больше, чем он просил.
Читать дальше