— Повезло человеку!
— Не совсем… Послушайте, что произошло потом. Мое соединение тоже было передано ему, Я радовался, что мой товарищ неожиданно так выдвинулся. Человеку поручено разгромить непобедимого, как считали в то время на Западе, Гудериана! И сначала новый фронт действовал успешно. Но… Приезжаю я как-то к нему, а он сидит над картой, ломает голову. Глаза красные от бессонницы, лицо опухшее, и голос у него стал каким-то другим — прежде громко разговаривал, а теперь все шепотом. Показывает мне телеграмму. Второе напоминание. И прямо сказано: «Вы обещали…» Международная обстановка крайне осложнилась. Решалась судьба антигитлеровской коалиции. Америка не хотела поставлять нам вооружение, боясь, что оно попадет в руки немцев. Многие тогда считали, что дни России сочтены. И Рузвельт делал разведку — послал в Москву своего ближайшего помощника Гопкинса. В беседе с народным комиссаром обороны Гопкинс спросил: где будет проходить линия фронта к зиме сорок первого — сорок второго года? Ему ответили, что намного западнее тех рубежей, где сейчас стоит Гудериан. А получалось, что этот самый Гудериан развивал новое наступление, теснил наши части.
«Что я должен сообщить в Ставку?» — изрек мой товарищ. Я ничего не понимал. «Если я сообщу все, как есть, — ответил он, — тогда полетит голова! А если…» И тут я прямо ему сказал, что решается судьба не его, а всей России и тут не может быть никаких «если». Он взглянул мне в глаза: «Спасибо!» И вскоре фронтом стал командовать другой человек.
— Не повезло вашему товарищу.
— Я не о том… Доверие, которое нам оказывают, обязывает нас больше всего бояться переоценить свои возможности.
— Неужели мне нельзя доверить дивизию?
— Вам ее уже доверяли.
— Вашему товарищу тоже потом другие фронты доверяли.
Маршал ничего не сказал.
— Неужели у меня все так уж плохо?
— Не все плохо. И десять лет назад я бы, пожалуй, доверил вам дивизию. А сегодня не могу. Не имею права, Перед Россией, перед временем… Извините, но вы сами принудили меня к этой откровенности.
— Ничего, нервы у меня железные.
— Это хорошо и плохо. И я хочу, чтобы вы меня поняли. Вас можно поставить на дивизию. Порядок будет. Но штат пришлось бы увеличить намного. Рядом с вами пришлось бы поставить несколько заместителей и помощников — компетентных людей. Но такие, «чисто руководители», сегодня никому не нужны. Стали бы вы уважать своего начальника, который на каждом шагу показывал свое невежество? Нет. И тут точка! Унизительно не тогда, когда ты на скромной должности, а когда на большой, но тебя перестают уважать.
— Конечно, конечно… Вы вначале говорили про загадку.
— Да, говорил.
— Какую же загадку вы мне зададите?
— Вам ее задала сама жизнь.
Наверное, Огульчанский не все понял в этих словах, но кивнул и стал собираться.
— Разрешите идти, товарищ маршал? — Он повернулся, разворотив сапогами песок, и лихо двинулся к выходу.
Хлебников набросил на плечи плащ и вышел из палатки. Над пустыней висела луна. Ясная, словно только что выкованная и еще горячая.
Луна — сплошная пустыня. А предполагают, что и на ней была жизнь. Мертвый спутник. Давно ли был совсем безобидным. Нельзя допустить, чтобы с него смертоносные аппараты уставились на нашу Землю. Люди еще не представляют, что их ждет, если это случится.
Луна светит холодным пламенем. Подумали бы лучше, как озеленить ее. Может быть, для этого хватило бы той энергии, которую накапливают для уничтожения.
Он вернулся в палатку и лег в постель. Было какое-то неопределенное состояние души — спать не хотелось, но дремалось.
Никогда еще, наверное, в мире не было ничего подобного: каждый знает, что́ грозит человечеству — и другим, и ему. Но каждое ли сердце отозвалось на трагический зов жизни? Мир теперь слишком мал, чтобы мы враждовали друг с другом.
Вот и еще один день позади. А во имя чего он прожит? Только не во имя испепеления.
Он полежал еще немного и поднялся с раскладушки. Взял бамбуковое плетеное кресло и вышел из палатки, решил посидеть. Может, даже сидя вздремнуть.
«Почему-то долго нет шифровки. Но она должна быть и решит все».
Казалось, откуда-то — не то из далекой выси, не то из глубины подземелья — доносилась еле слышная органная музыка. Тоньше ветерка, который начинал струиться, но был все еще горячий. Это опускалась на окрестности тишина. Такая тишина, которая может быть только в пустыне.
Читать дальше